Нина Русанова - Испанский сон – 1. El sueño español

По временам вечернее солнце выхватывает из тени твои тёмные гладкие волосы, они шёлково и нежно вспыхивают, а затем вновь тускнеют и гаснут. Но тебе и дела нет до этого.

Почему-то на память приходят виденные мною когда-то, один всего раз, колибри. Молчаливо и совершенно никого не боясь и не таясь, бесшумно и почти невидимо работая крылышками, они пили нектар из каких-то огромных красных цветов. На расстоянии вытянутой руки. Буквально. Но взять, поймать… невозможно.

Ты и есть… какая-то странная, нездешняя, невиданная… молчаливая птица… в этом странном саду.

Мы доходим до ворот, вернее, до забора слева от них, останавливаемся и ждём.

Наконец гости приезжают… Целый автобус. Начинают выходить, выгружаться. Прислуга принимает их багаж и их самих.

Утомлённые долгой дорогой в оглушённые внезапным нахлынувшим на них летним закатом, воздухом и волей, – кто ошарашенно пялясь, а кто блаженно осматриваясь, кто кряхтя от натуги, а кто облегчённо вздыхая, кто одышливо охая, а кто восторженно ахая, – они вылезают из автобуса, и, потягиваясь, крутя во все стороны головами и громко переговариваясь, начинают расползаться. Все в основном пожилые и полные. Мужчины деловито поправляют-подтягивают пояса брюк под своими гигантскими арбузными и огуречно-дынными, если судить по их форме и плотности, пузообразованиями. Женщины одёргивают свои прилипшие к распаренным многоярусным животам и рыхлым бёдрам блузки и юбки, утирают умилённые круглые и розовые сияющие от пота лица и обмахиваются купленными в местном аэропорту декоративными веерами.

Мы стоим поодаль так, что они не могут нас видеть, и наблюдаем за ними сквозь прутья чугунной ограды и ветви живой изгороди.

– Это надолго, – говоришь мне ты. – Пойдём, нам вовсе не обязательно на всё это смотреть. Ничего интересного.

Мы уходим из сада и снова идём в дом.

Ты уже показала мне бóльшую его часть, но в этом крыле я ещё не был. Здесь очень тихо и почему-то значительно темнее, чем там, откуда мы только что пришли, и как будто пыльно. Наверное, это из-за царящего вокруг сумрака. Вся прислуга сосредоточенно хлопочет в другой части дома, а сюда доносятся лишь многократно приглушённые звуки той далёкой возни.

Мы поднимаемся по тёмной винтовой лестнице.

На самой верхней площадке наконец останавливаемся, и, пока ты открываешь дверь и входишь в какую-то комнату, я успеваю оглядеться: пол на этом этаже сплошь покрыт чем-то серым, каким-то мягким и бархатистым и, наверное, даже шелковистым покрытием, так что ступать по нему приятно даже в обуви, особенно после чеканных, звонких и ажурных, ступеней лестницы. В полумраке я различаю какой-то столик и что-то вроде длинной вешалки, какие бывают в костюмерных, только эта – не металлическая, а деревянная, тёмного дерева, и без колёсиков. На низком столике стоит глубокое круглое, тоже тёмное и тоже деревянное, блюдо; в блюде яблоки – нежно-розовые и нежно-жёлтые, с еле заметными и такими же нежными красноватыми бочками. На вешалке висит штук шесть платьев, абсолютно одинаковых, отличающихся только размером: самое маленькое – почти кукольное, а самое большое сгодилось бы для девочки лет десяти – бордовый бархатный лиф с глубоким вырезом и выступающим внизу мысиком, с тусклой золотой окантовкой и такой же шнуровкой посередине; пышные газовые рукава «фонариками» и такие же пышные, почти шарообразные, газовые юбки нежно-розового и нежно-жёлтого, почти такого же, как яблоки, цвета.

И ровно столько же – шесть – и таких же точно размеров – чёрных бархатных расшитых золотом кафтанчиков. На талии каждого из них красуется узкий кожаный с золотом ремешок, из ворота выглядывает белая вышитая манишка, а снизу висят короткие штанишки буфами, с нашитыми на них полосками золотой ткани. Не хватает, пожалуй, только беретов с белыми страусовыми перьями и маленьких шпаг.

Платья и кафтанчики можно потрогать. Яблоки можно подержать в руке. И кажется даже, что их можно надкусить. Но, конечно же, я этого не делаю – мне достаточно только смотреть, только видеть их. Кажется, что они светятся изнутри каким-то своим, особым… яблочным светом…

Меня охватывает какое-то странное чувство. Будто где-то я уже всё это видел… Всё это уже было когда-то… Всё это какое-то… такое настоящее… или почти настоящее… и в то же время я знаю, что оно – не настоящее вовсе. Материальные, осязаемые, эти предметы видятся мне чем-то совершенно нереальным. Всё это напоминает мне… не то какой-то виденный мною когда-то, очень давно, сон, не то какую-то сказку… не то театральные декорации.