Алексей Поляринов - Риф

– Ой, да, здесь черт ногу поломает. Вроде Москва в двух шагах, а чуть отъехаешь и сразу дебри. Знаете, а я как раз в Чащу и подумала, что раз вы тоже, то можно и меня – того, а? Я дорогу покажу, здесь недалеко.

Не дожидаясь ответа, тетка обошла машину и начала дергать за ручку, заглянула в окно и показала пальцем на замок, мол, откройте же, ну.

Таня тяжело выдохнула и разблокировала дверь. Тетка села, и салон тут же наполнился запахом пота и грязных носков.

Валентина оказалась болтливой – рассказала, как ее муж два года назад «вошел в Чащу». Муж, говорила она, пил беспробудно, распускал руки, раз в год «кодировался», лежал в «трезвянке», и хоть бы хны. Выходил, держался месяц и опять за старое. «А потом вошел в Чащу», – сказала Валентина совсем другим, полным благоговения голосом, – и жизнь сразу наладилась. Вот прям сразу. Он как другой человек, меня, говорит, близость к земле спасает, когда ты занят настоящим трудом, у тебя просто нет времени на выпивку и прочее непотребство.

– Вы часто его навещаете? – спросила Таня, когда они проезжали по мосту через реку.

– Часто.

– А сами не хотите, эмм, «войти в Чащу»?

– Я пока не готова, – очень серьезно сказала Валентина и даже вдруг замолчала, словно хотела паузой дополнительно обозначить серьезность своих слов.

Они проехали по новому мосту и свернули налево, к пляжу – или к тому, что местные называли пляжем, – и Таня увидела женщин, которые стояли в воде по пояс и полоскали простыни. Она пригляделась – и стала притормаживать.

– А чего это вы тормозите? – сказала Валентина. – Мы еще не того, не приехали, я скажу когда.

Но Таня уже дернула ручник, открыла дверь и направилась к берегу. Пока ехала сюда из Москвы, стояла в пробке, много раз репетировала речь, представляла, как будет стыдить мать за то, что та ведет себя как капризный ребенок, за то, что сбежала, опустошила квартиру, а мать будет отбрехиваться, как обычно, кричать на нее, а потом просто скажет «ну чего ты опять начинаешь, я же тебя люблю». А потом, представляла себе Таня, она схватит мать за запястье и силой потащит к машине, а если та начнет упираться, вмажет ей пощечину, чтоб в себя уже пришла, дура. Таня была уверена, что сцена их встречи будет громкой и брутальной. Но теперь она шла к реке по темному пляжному песку и чувствовала, что вся злость улетучилась – остался только страх. Потому что мать выглядела совсем не так, как она представляла. На матери был какой-то льняной сарафан, и она полоскала белую простыню с таким сосредоточенным видом, словно обдумывала решающий ход в шахматной партии.

– Мам.

Мать подняла голову, посмотрела на дочь – и ничего, спокойно продолжала заниматься своим делом. Две другие женщины в водяном потоке точно так же не обратили на Таню никакого внимания, как будто глухие. Они вели себя так, словно занимались самым важным делом в своей жизни. Еще две женщины, помоложе, стояли на пирсе и складывали простыни в тазы. Эти посматривали в сторону Тани, но тоже без особого энтузиазма.

– Мам!

– Ну что ты мамкаешь? Я отлично слышу.

Мать была по пояс в темно-зеленой воде, в пяти метрах от берега, и Таня очень остро чувствовала ее недосягаемость. Стояла у кромки воды, переступая с ноги на ногу. Она увидела себя глазами этих женщин с пирса. Стоит какая-то девка в джинсах, в белых кроссовках и мамкает. Беспомощная, жалкая. Таня поняла, что здесь, на этом пляже у нее нет никакой власти. Всем своим видом, своим угрюмым равнодушием мать давала понять, кто здесь главный.

– Мам, давай поговорим.

Еще полчаса назад Таня планировала начать разговор с фразы: «Ты совсем охренела?» – а теперь стоит, мнется на берегу и мямлит что-то, просит. Мать на секунду бросила на нее взгляд и снова отвернулась. И Таня поняла, что проиграла и сегодня уедет домой одна; что все гораздо хуже, сложнее, чем она предполагала.

– О чем? – спросила мать.

– Может, выйдешь на берег хотя бы?

– Я занята.

Таня зажмурилась. Она массировала переносицу и медленно перебирала варианты реплик в голове – все были бесполезны. Чувство обиды и беспомощности было таким сильным, что казалось – еще чуть-чуть, и она заплачет.

– Я не знаю, что сказать, – развела руками, – просто хотела узнать, почему ты сбежала.

– Куда это я сбежала? – спросила мать, которая все так же сосредоточенно плескала простыню в речном потоке. – Разве по мне похоже, что я сбежала? Я и бегать-то не могу с известных пор.

– Ты знаешь, о чем я. Могла бы как-то предупредить, я не знаю. Я испугалась. Думала, тебя похитили или чего похуже.