Дэвид Брин: Риф яркости

Должен попросить у вас разрешения. У вас, мои кольца, мои раздельные сущности.

Теперь принимайте решение. Должен ли я говорить с внешним миром от лица нас всех? Должны ли мы вновь соединиться, чтобы стать Асксом?

Такое имя используют люди, квуэны и другие существа, когда обращаются к этому множеству кругов. Под этим именем собрание пухлых колец треки было избрано мудрецом Общины, уважаемым и почитаемым, выносящим решение о судьбе всех членов шести рас изгнанников.

Этим именем – Аскс – нас называют, когда просят рассказывать.

Все согласны?

В таком случае Аскс начинает рассказывать… о событиях, свидетелями которых были мы сами, и о тех, о которых нам рассказали другие. Рассказ будет вести “я”, словно наша груда сошла сума и противостоит миру единственным сознанием.

Аскс готовит этот рассказ. Погладьте его восковые следы. Ощутите вьющийся запах рассказа.

Никто лучше “я” этого не расскажет.

Боль не дает ему рассыпаться… иначе, как изжеванная кукла или сломанная игрушка, он уже распался бы, и его разорванные члены лежали среди грязных корней, а со временем совсем исчезли.

Грязь покрывает его с ног до головы, светлеет там, где высыхает под лучами солнца; превращаясь в головоломку хрупких пластинок, она становится светлее светлой кожи. Грязь скрывает наготу лучше обгоревшей одежды, которая рассыпается и опадает, как сажа после поспешного бегства из огня. Грязь смягчает боль, так что пытка становится почти переносимой, напоминая болтливого всадника, которого тело вынуждено тащить по бесконечному вязкому болоту.

Его словно окружает какая-то музыка, дрожащая баллада царапин и ожогов. Опус травмы и шока.

Крик боли вздымается в печальной каденции в дыре сбоку на голове.

Только раз он поднес руку к зияющей ране. Кончики пальцев, ожидая соприкосновения с кожей и костью, продолжали ужасно уходить внутрь, пока какой-то глубокий инстинкт не заставил его содрогнуться и убрать руку. Это непереносимо, такую потерю невозможно осмыслить.

Утрата способности соображать…

Грязь алчно хлюпает, засасывая на каждом шагу. Приходится согнуться, чтобы перебраться через очередную преграду из переплетенных веток, опутанных красными и желтыми нитями. И в середине куски стеклянистого кирпича или изъеденного металла, потемневшие от времени и разъедающих кислот. Такие места он обходит, смутно помня, что когда-то знал, почему их нужно избегать.

Когда-то он знал очень много.

Под маслянистой водой невидимый стебель хватает за ногу, увлекая его в грязь. Барахтаясь, он едва удерживает голову над водой, кашляя и отплевываясь. Все его тело дрожит, когда он с усилием встает и идет дальше, совершенно измученный.

Еще одно падение будет означать конец.

Ноги движутся по упрямой привычке, а сопровождающая боль напоминает фугу из многих частей, скрипучую и необработанную, превосходящую своей жестокостью всякое описание. Единственное чувство, которое как будто не повреждено в результате падения, удара и пожара, это обоняние. У него нет ни направления, ни цели, но смесь запахов кипящего горючего и собственной обожженной плоти помогают ему уйти, подгоняют, заставляют спотыкаться, падать, карабкаться и снова двигаться вперед, пока колючие кустарники наконец не начинают редеть.

Неожиданно кусты исчезают. Впереди простирается болото, усеянное отдельными незнакомыми деревьями с изогнутыми спиральными корнями. Отчаяние туманит сознание: он замечает, что вода становится глубже. Скоро бесконечная трясина поднимется до подмышек, а потом еще выше.

Скоро он умрет.

Даже боль словно соглашается с этим. Она смягчается, как будто понимает тщетность попыток мучить мертвеца. Впервые после спасения из горящих обломков крушения он полностью распрямляется. Скользя по грязи, медленно делает полный круг…

…и неожиданно натыкается на пару глаз, следящих за ним с ветвей ближайшего дерева. Глаза сидят над вытянутыми челюстями, усаженными иглообразными зубами. Как маленький дельфин, думает он… пушистый дельфин, на коротких крепких лапах… со смотрящими вперед глазами… и с ушами…

Что ж, возможно, дельфин – не слишком удачное сравнение. Сейчас он не способен хорошо соображать. Тем не менее удивление рождает цепь ассоциаций. Из глубины поднимается след воспоминания, становится почти словом.