Наталия Морозова - Девочка-хамелеон. Жизнь с психическим заболеванием, а также история излечения

– Не могу заснуть – боль подчиняет меня себе стремительно и без остатка. Сердце начинает биться столь быстро и громко, словно вот-вот разорвет грудную клетку и выпрыгнет наружу. Отчаянно хочется выплакаться, но я не могу и не понимаю, что со мной не так? Почему из саднящих глаз невозможно выдавить ни одной проклятой слезинки, хотя слезы стоят прямо за глазными яблоками?

Я выбрасываю все дневники, которые вела годами, письма от друзей, поздравительные открытки, большинство фотографий, с которыми раньше мне бы и в голову не пришло расстаться. Я испытываю внутреннюю потребность избавиться от чего-то. Хочу сменить номер телефона, адрес электронной почты, удалиться из социальных сетей, пропасть…

Подобные действия, даже если человек не осознает их цели, могут указывать на подготовку к самоубийству. Сначала человек испытывает желание делать маленькие шаги – завершать незаконченные дела, избавляться от памятных вещей – поздравительных открыток, писем, фотографий, сувениров. А удаление из социальных сетей в наши дни само по себе приравнивается к социальному самоубийству. Иногда, после тщательного изучения мотивов этих и аналогичных действий, обнаруживается, что человек готовился к началу новой жизни, символическому перерождению.

– Тот безопасный пузырь существования, в котором я жила годами, лопнул и обнажил зловещую абсурдность моей жизни: смысл страданий заключается в самих страданиях. Все присвоенные значения – это самообман, созданный и поддерживаемый религией, эзотерикой, верой в паранормальное или во что угодно. Он дает разъяснение, утешение, чувство безопасности и ответ на вопрос: «Зачем я живу? В чем смысл моего существования?» Я бы тоже хотела верить в реинкарнацию, в Бога – во что угодно, лишь бы обрести ответы на свои вопросы. Я хотела бы знать, что война, которая бушует во мне, нужна для того, чтобы я стала лучше. Я действительно хотела бы, но я не могу!

Кира все еще находится в отрицании того, что с ней случилось, и не может идентифицировать причину своих чувств, которые воспринимаются как возникшие из ниоткуда. Опыт сексуального насилия сам по себе очень тяжел, но он дал Кире возможность испытать новые ощущения: Аманда ее не бросает, она готова быть рядом, несмотря на интенсивные эмоции, которые угнетают Киру. Этот позитивный опыт, чувство благодарности и любви к Аманде активировали мощный механизм переноса, возрождение болезненных прошлых отношений здесь и сейчас. Получив поддержку и заботу, Кира вступила в контакт со своей потребностью в любви и привязанности, но одновременно это вселило в нее ужас. Чувство привязанности к Аманде и собственная потребность в любви кажутся Кире неприемлемыми и потенциально опасными.

Таким образом, несколько травматичных опытов актуализировались на разных уровнях одновременно. Опыт сексуального насилия из-за сильной диссоциации, отрицания и сопротивления прямо сейчас в рамках терапии переработать невозможно. Кризис отношений «клиент – терапевт» находится в стадии развития. С учетом того, что начальный травматичный опыт, связанный с матерью, по-прежнему абсолютно не осознан, полноценно переработать и новый опыт тоже представляется невозможным. Ситуация Киры выглядит безнадежной и неразрешимой, но мы хотим подчеркнуть: она определенно не является таковой. Приведенный пример лишь наглядно объясняет, почему полноценная терапия обычно длится годами. Невозможно за пару сессий проработать столь глубокие, продолжительные и болезненные опыты.

– Мое детство прошло в страхе. В страхе того, что с мамой может что-то случиться, что она не выдержит эмоциональную боль, причиненную разводом с отцом, и убьет себя. Я не ложилась спать до тех пор (иногда до раннего утра), пока мама после попойки с соседом не приходила спать, и я не была уверена в том, что с ней все в порядке. Я была несчастным, перепуганным ребенком, который отчаянно боялся потерять еще одного взрослого, потому что отец уже ушёл. Мне нужно было быть хорошей, заботиться о том, чтобы мама не испытывала боль, иначе могло произойти нечто ужасное, я могла потерять её совсем.

Так я стала взрослой – мамой, заботящейся о своем ребенке, который в силу ужасного недоразумения застрял в теле зрелой женщины.

Я боялась, что мама не сможет выдержать дополнительных переживаний и боли, и потому отказалась от своих потребностей – от права злиться, переживать, скорбить по уходу отца из семьи, испытывать негативные эмоции. Я отказалась от самой себя, потому что быть собой было слишком опасно, хотеть плакать – опасно. Кричать, бить, а потом обессиленно падать на пол и плакать было опасно. Хотеть, чтобы меня обняли, приласкали, сказали, что все будет хорошо – все это слишком опасно.