Ольга де Бенуа - Дьявол с кладбища Пер Лашез

Столь многие, святые и грешники, смертные и духи, искали этот свет и нигде не могли его найти. Они молились и умерщвляли плоть, ходили в крестовые походы, давали обеты, читали заклинания и путешествовали на изнанку миров. И вот в эту колдовскую ночь, когда весь мир исчезал на границе рассвета, медленно и верно проваливался в темноту, ожидая очередного перерождения, Ворон увидел чудо, которое готово было свершиться, воплотиться там, где меньше всего можно было его ожидать. Жестокое, пропащее существо ночи хранило в своем сердце этот огонек. Ворон, который жил так долго, что видел рождение этого мира и его закат, и так сотни и тысячи раз, был очарован, был согрет этим свечением.

И в тот самый миг, когда он нетерпеливо клюнул статую в грудь, пытаясь добраться до сияющей, будто звезда, точки в глубине ее, именно в тот самый миг, когда сердца статуи коснулся острый жадный клюв, дух ночи встрепенулся и, шумно вдохнув ледяной пьянящий воздух, проснулся от своего тяжкого сна. Некоторое время он мрачно рассматривал потревожившую его птицу. Его глаза, бездонные и беспощадные, молча смотрели на старого Ворона, обжигая его, будто леденящее прикосновение смерти. Испуганный Ворон улетел прочь, жалобно каркая в ночи.

Пробужденное существо, словно зачарованное, смотрело ему вслед. В том месте, где его пронзил клюв Ворона, по-прежнему саднило. Оно медленно коснулось когтями своей груди, прохладной, как лунный камень. Чувствовалось: что-то вот-вот случится . Эта ночь будет не такой, как все.

На кладбище Пер-Лашез смеркалось. Все еще спали. Не спала только Косматая Ведьма. Ее разбудил лунный свет, вытащил из каменного плена. И вот она сидела одна, зевая от тоски, после стольких лет ожидания того, кто придет и освободит ее навсегда.

Ведьма сидела одна. На могиле Джима Моррисона, беспутного музыканта, который пытался открывать двери в вечность и нечаянно открыл Дверь на Тот Свет. Ведьма сидела и печалилась о том, что нет ничего нового на свете. Печалилась о том, что все самое мерзкое, страшное, жестокое, от чего холодеет грудь и леденеют ноги, все то, что убивает, мучает, пытает, не делая сильнее, все это уже было . И все прекрасное, и светлое, от чего оживают глаза, появляются улыбки в их уголках, и смеются музы, тоже уже было. Нет ничего нового ни под солнцем, ни под звездами, ни под луной.

Ведьма печалилась, потому что лунный свет пробудил ее к жизни, но не отогрел. И этот ледяной осколок, который заменял ей сердце, был такой ребристый, что от него саднило в груди. И чтобы отвлечься от этой старой как мир боли, косматая Ведьма кляла на чем свет стоит своих врагов и друзей.

– Эти люди! – ворчала Косматая Ведьма. – У них есть все, о чем можно мечтать, а они замахиваются на дела богов и чертей. Копают колодцы, рвутся к звездам, жаждут править жизнью и смертью. А сами не видят дальше собственного носа и завтрашнего дня.

Ведьма потянулась, дернулась, пытаясь освободиться от все еще сковывающих ее пут. Подол ее видавшей виды юбки цвета раскаленного метеорита задымился от усилий. По телу пошли трещины. Проклятая много столетий назад, лишь в ночь перед Рождеством могла она размять окаменевшие конечности, проковылять по старому кладбищу, поболтать с товарищами по несчастью, пока тень наступающего дня не вернет ее в плен проклятия.

– Эти черти, – продолжала ворчать она. – Как они безмозглы и отвратительны, как предсказуемы и скучны. Всё пытаются кого-то рассорить и распалить. Но чистую душу с верного пути не сведешь, а дурную с темного не оттащишь.

На прошлое Рождество ей было скучно. И на предпоследнее Рождество ей тоже было скучно. Но сегодня что-то встряхнуло ее от оцепенения. В воздухе чувствовалось приближение чего-то странного. Непонятного.

– Буза и беготня, – ворчала Ведьма. – Еще одна ночь перед Рождеством. Зачем мне все это? Зачем?

На кладбище Пер-Лашез смеркалось. Со всего города сюда собирались тяжелые тучи. Еще полчаса-час, и на Пер-Лашез со всех концов Земли слетится нечисть – на карнавал Безумного Рыбника. Размять тысячелетние кости, обсудить городские сплетни, пожаловаться на цены на топливо и, чем черт не шутит, а черт всегда шутит, полакомиться чьей-то неосторожно забредшей душей.