Нина Еперина - Грех совести

Вот так это случилось и с ней. Один очень медленный, как в замедленной съемке, поворот головы, и захотелось рассказывать стихи, которые она очень любила, захотелось парить на крылышках над этой большой, захламленной мастерской, захотелось стать выше и красивее, говорить нежным, женским голоском, а не таким хриплым и почти мужским басом… И тут же тебе, пожалуйста, и смазка… как реакция организма на решение мозга: данный индивид подходит под серию «все для продления рода»! Ей тут же захотелось на нерест!

«Ну-у-у, так хватай и аркань! – хотелось сказать самой себе. – Но как?»

Смешные мы, люди, человеки. Решение-то организма принимает молниеносно, но твоя организма, а не его? А его организма, она и не в курсе. Ее нужно еще настроить, подтолкнуть, подсказать ей надо, что напротив стоящий организм уже созрел! Проходит три очень длинных года на намеки, подсказывание, подталкивание. Охмурение, другими словами… И какие длинные три года…

А тогда, в ту самую первую минуту, она стояла, смотрела на этот медленный поворот головы в лучах яркого солнечного света прямо из окна, под которым он сидел, на его лучезарную улыбку, на морщинки, на ямочки, на шикарные, пышные, волнистые волосы любимого светло-песочного цвета, рассыпанные по плечам, на голубые глаза, раскрытые навстречу ей, на губы, по-молодому немного пухлые и красиво очерченные. Она тихо обалдевала. Сразу от всего. В затылке мелькнула мысль, что или вот это она где-то уже видела, или такое ей приснилось во сне еще девочкой, но где-то уже было, или непременно должно было быть! Непременно! Как какая-то мистика или дежа-вю! Сердце екнуло и шепнуло, что именно так должен был бы выглядеть ОН, мужчина ее мечты. Она поняла это и одурела! И от его молодости, и от красоты, и от улыбки, и от этих морщинок, и от ямочек, и от собственной реакции. У нее, от общей совокупности всего увиденного, в горле все слова враз застряли. Заклинило их, зацепившихся за первое впечатление! Она стояла молча, как парализованная, и пялилась на него во все глаза…

– Я вас слушаю, – сказал он хорошо поставленным голосом, правильно выговаривая слова, как это могут делать только артисты. – У вас что-то случилось? Вид у вас какой-то перепуганный.

– У нас… у нас аппаратура… сломалась… фонит… концерт… вечером у нас… а она фонит… – замямлила она слова и помахала рукой куда-то за себя.

– У вас аппаратура сломалась? Фонит?

– Ну да. Фонит она… Аппаратура у нас… сломалась…

– И что?

– И надо… сделать ее надо… концерт вечером… у нас…

– Вы хотите, чтобы я вам аппаратуру посмотрел?

– Ну… да…

– А где?

– На площадке. На концертной площадке… здесь в филармонии…

– На втором этаже?

– Ну… да…

– Хорошо, я сейчас спущусь. Вы идите, я следом буду, только возьму инструменты.

– Хорошо… я… тогда пойду…

Она с трудом развернулась и, натыкаясь на ящики, побрела к выходу. Она так медленно передвигалась по мастерской, что уже на выходе он догнал ее и подхватил под локоть, чтобы помочь спуститься по темной лестнице. От соприкосновения ее так тряхануло током, что она даже испугалась и подумала:

«Уж не держится ли он двумя руками за оголенные провода? – и даже посмотрела на его руки. Но ничего такого в его руках не было, только чемоданчик с инструментом. Вот тогда она до конца осознала и почувствовала, до какой же степени он ей понравился! – Вот это да! Кажется, я попала!» – мелькнуло в голове…

– Меня зовут Алла Ивановна, – выдавила она из себя, чтобы как-то сама себя вывести из странного состояния, в котором только что оказалась.

– А меня Александр. Друзья зовут Саша или Саня. А до отчества я еще не дорос.

– Очень приятно познакомиться, – опять выговорила она, хотя его слова и кольнули неприятно, как будто ткнув ее носом в немолодые годы. Но почему-то это ее не обидело. Наоборот, она вдруг с ужасом почувствовала, что ей очень хочется говорить с ним и говорить, говорить и говорить, без конца говорить…

Она сразу же испугалась, что сейчас ее может прорвать на треп, в котором она всегда чувствовала себя большим докой! Может быть, это была реакция на тот ступор речи, который только что произошел с ней в мастерской? Вроде бы как замазка для ушей, потому что уж что-что, а потрепаться она умела залихватски. Могла заговорить намертво кого хочешь. Ее часто насылали на несговорчивых директоров площадок или кустовых администраторов, потому что отбиться от нее просто так было невозможно. Если она ставила себе цель, то могла проговорить хоть час, хоть два, хоть три… да еще и хриплым, противным голосом, чтобы было до печенок доставучее… но своего добивалась обязательно, оставляя «хладный труп» театрального чиновника, который долго еще приходил в себя после ее нашествия…