Иса Капаев - Ногайские предания и легенды

Султанский род Аман-Гирея восходил к исчезнувшим ныне ногайским ханам, которые царили некогда во всех уголках обширного кавказского края, их высокородные потомки жили среди разных народов и считали себя братьями по крови, хотя общались довольно редко: на больших торжествах или во времена крутых перемен.

Аман-Гирей, возвысившийся среди знати благодаря своей хитрости и богатству, имел влияние на всех своих родственников, а это были весьма влиятельные люди. Дом его славился хлебосольством, и целый год к нему съезжались кунаки из разных мест.

Иногда кунаки приезжали по делам, но часто его дом становился прибежищем праздных гуляк и любителей шумных пирушек. Редко когда он выражал свое неудовольствие, поскольку гости – даже самые незваные – ничуть его не обременяли. Все, кто посетил когда-либо: этот дом,, поражались радушию хозяина: гостей всегда приглашали на охоту и одаривали щедрыми подарками…

В жизни у Аман-Гирея была лишь одна печаль: судьба не дала ему сына, и была лишь одна радость – его раскрасавица-дочь. Ей и отдавал он всю свою любовь, о её счастье и молился коленопреклонённо: да ниспошлёт ей небо радость и благополучие. И, конечно же, мечтал он о том, чтобы обрести в один прекрасный день достойного зятя. Но кто бы мог подумать, что судьба сблизит надменного султана с жалким и нищим чеботарём – неисповедимы пути твои, вседержитель!

Чеботарь Дуйсемби выбивался из последних сил, чтобы прокормить себя и маленьких сирот. Нужда по пятам преследовала горбуна, но он не падал духом.

Была у него лошадка с арбой, несколько овец, мяса которых едва хватало на зиму, да с десяток коз, поивших детей молоком. Кроме чеботарского дела Дуйсемби занимался знахарством, и многим приходившим к нему людям помогали его снадобья, а часто он и сам ходил по аулам… Летом Дуйсемби заготавливал сено и возил дрова, чтобы не замёрзнуть в своей убогой полуземлянке – их ещё называли саклями, что означает «оберегающее жилище». Зимой семья чеботаря спасалась в ней от холода. С едой в зимнее время было плохо, но дети забывали обо всём, слушая сказки – Дуйсемби знал их множество. А иногда он брал в руки домбру и пел протяжные ногайские песни. Дети, словно заворожённые, слушали старика, и воображение уносило их в те далёкие времена, когда смелые джигиты защищали родной край от жестоких врагов и не давали спуску своим чванливым ханам.

Дуйсемби, перевидавший на своем веку вдоволь горя, мечтал, чтобы внук, как и он сам, занялся мирным ремеслом. Он часто сажал его рядом и учил всему, что знал сам.

– В жизни, сынок, всё пригодится. Учись держать в руках шило и ножницы… Мой отец научил меня этому, и вот до самой смерти я добываю своим ремеслом кусок хлеба, – приговаривал Дуйсемби.

Дуйсемби очень огорчался, видя, что мальчику не нравится его занятие. Совсем не бездельник, он всё-таки больше всего любил смотреть в окно или слушать рассказы деда о героях песен и легенд. Старик страдал от того, что не мог рассказать внуку о судьбе его отца, а Джелалдин, надо сказать, донимал его расспросами.

– Разбойники убили твоего отца Темир-Кола, и он, бедный, так и не увидел вашего сегодняшнего дня. – После этих непонятных слов Дуйсемби замолкал. А дети, думая, что их дед тяжко страдает, и страдая сами от своего сиротства, довольствовались тем, что знали об отце.

В летнее время старик ездил в аул вместе с детьми. Возил их на торжества и праздники, брал с собой и тогда, когда доставлял в аул снадобья для больных.

Благословенная пора – лето! Вокруг их дома пахло цветами и травами. Пышно зеленел лес вокруг высокой горы, прилегающей к их дому. Всё семейство отправлялось с утра пасти скот, а заодно и собирать лекарственные травы: на склонах горы Кинжал их было видимо-невидимо.

Джелалдин, оставляя позади старика и сестрёнку, гонялся за быстроногими козами. Они взбирались на самую вершину, а Джелалдину только того и надо было. Горбун Дуйсемби не мог подняться так высоко, а сестрёнка была мала и боязлива.

Затаив дыхание, Джелалдин смотрел вниз, восхищённый красотой и безграничностью открывшегося ему мира: в каждом его уголке мальчику хотелось побывать. Насытившись этими мечтами, Джелалдин вытаскивал из кармана свирель и играл сочинённую им самим мелодию… Ах, как хотелось ему, чтобы все в округе слышали его, как хотелось, чтобы все его видели… Забыв обо всём на свете, Джелалдин спускался вниз, когда солнце уже заходило… Рассерженный старик набрасывался на него с упрёками: