Иса Капаев - Ногайские предания и легенды

Моё внимание, признаюсь, тоже привлек этот человек, но его живой реакции на любой разговор я не придал особого значения. Меня удивила частая смена настроений, отражающаяся на его лице. Он, словно актёр, то делал вид, что весь внимание, то казался вдохновлённым беседой и произносил одобрительные реплики, то рассеянно смотрел по сторонам, думая о чём-то своём. И хотя его лицо было таким изменчивым, в глубоко запавших глазах теплилась грусть, даже не грусть, а как мне показалось – затаённое чувство вины или страх; меня это поразило, и я подумал: какая, должно быть, нелёгкая жизнь у этого человека!

Он пил за всё и за всех и, как умудрённый жизнью человек, после каждого тоста добавлял:

– Да сбудутся эти хорошие слова!

Выпив стакан водки, он долго морщился, но потом удовлетворённо цокал и говорил одобрительно:

– Прелестный напиток!

Череп он заметил лишь к концу застолья.

– Ого! – вскрикнул он и, резко вскочив, подошёл к полке. – Настоящий?

– Нет! Подделка! – пошутил мой друг.

– Настоящий! – воскликнул Кобек Карамов, не обращая внимания на шутку приятеля. – А когда, скажи, он у тебя появился?

– Интересный вопрос! Тебе всё надо знать, – капризно произнёс мой приятель.

– Но это не праздный вопрос, – виновато проговорил Кобек.

– Ну, месяцев шесть назад, – ответил художник.

– Потрясающе! Как раз в это время снесли курган на территории химического завода, не оттуда ли этот череп? – и Кобек вопросительно взглянул на нас.

– А что это был за курган? – спросил я.

– Сам курган мне видеть не пришлось, и его никогда не исследовали, но, по рассказам рабочих, возле останков в кургане нашли ножницы, а это говорит о том, что могильник женский. Хотя ногайцы редко возводили курганы женщинам. Обычно – только султану или мурзе, а женщин хоронили на общем кладбище. Но, может быть, это какой-то особый случай: женщина, совершившая самоубийство, или иноверка не хоронились на общем кладбище. Так что курган могли возвести или её родственники, или даже целый аул.

– А к какому времени можно отнести этот курган? – не отставал я от Кобека Карамова.

– Я, к сожалению, не видел сам этого места, да и увидев, не смог бы сделать точного анализа, но, судя по рассказам рабочих, это позднее захоронение – оно не так богато убрано, как древние могильники, да и предметов домашнего обихода, украшений в нём совсем немного. Это, по-видимому захоронение семнадцатого или девятнадцатого века. Если я не ошибаюсь, оно совершенно особое. Можно предположить, что это могильник дочери знатного человека, который по каким-то причинам не смог похоронить её на кладбище и возвести ей достойное кешене 2 2 Кешене – мавзолей (ногайск.). , а взял и похоронил вдали от родных мест. Возможно, что смерть настигла женщину в пути, – и Кобек показал на череп, – и её пришлось похоронить в отдалённом месте, может быть, даже украдкой – кто-то привёз сюда тело и сделал захоронение. В семнадцатом и девятнадцатом веках ногайские курганы были групповыми и располагались обычно неподалёку от общего кладбища…

Хотя рассказ Кобека и не был документальным – откуда ему было знать, что произошло на самом деле? – он совершенно перевернул мои вольные представления. О Сююмбийке, которая по легенде погибла в Казани, а по историческим данным – где-то в средней полосе России, я уже не думал. Ведь это не совпадало даже хронологически.

Кобек Карамов исчез так же неожиданно, как появился, а я всё чаще заходил в мастерскую, но видел перед собой уже не Сююмбийке, а прекрасную Мейлек-хан. Я очень жалел, что не обладаю даром художника: глядя на этот костяной лик, я видел перед собой писаную красавицу – конечно же, это была Мейлек-хан. Я брал у друга ключи, чтобы остаться в мастерской одному, и словно заворожённый следил за тем, как она расхаживает по комнате, принимает гостей, веселится…

Предание о Мейлек-хан было записано ещё в прошлом веке русским землемером Агафангелом Архиповым, и я восстанавливал страницы этого труда, оживляя не понятые русским человеком особенности нравов и обычаев. Я уже не мог жить без Мейлек-хан и её суженого – храбреца Джелалдина.

Солнце спешило к закату. По пыльной дороге трусил фаэтон. В нём сидел землемер – мужчина средних лет в белой форменной фуражке и летнем костюме. Он восторженно смотрел по сторонам. Над равниной величественно высились пять вершин, вдали серебрились ледники Главного Кавказского хребта. Благоухало лето, по обе стороны дороги волновалось море цветов.