Иса Капаев - Ногайские предания и легенды

– Вот это и есть тот аул, который ты ищешь, – сказал мне старик, показывая на свой, единственный на всю округу, дом.

Потом мы со стариком вошли в саклю. Она показалась мне очень странной. И наружность старика, и его одежда говорили о том, что он – человек прошлого. Из прошлого была и его допотопная сакля, внутри которой, однако, я увидел телевизор, стоящий возле старинного тахтамета. Старик скинул с плеч бурку, остался в длиннополой черкеске с пустыми газырями и без кинжала, он снял также сапоги и, взобравшись на тахтамет, сел, по ногайскому обычаю, на корточки и то же велел сделать мне. Я охотно скинул туфли и взобрался на тахтамет. Приглядевшись к старику, я понял, что мы уже когда-то встречались – лицо его было мне знакомо, но где и когда – так и не вспомнил. Пока я гадал об этом, в саклю вошла девушка в длинном старинном платье тёмно-вишнёвого цвета с тостуйме 1 1 Тостуйме – застёжки (ногайск.). на груди и плоской крымской шапке. Меня поразило ее бледное удлинённое лицо, миндалевидные глаза и длинная белая шея. И её я где-то видел. Старик велел девушке принести нам поесть. Она стояла на месте и из-под бровей стыдливо посматривала на меня… Теряясь в догадках, я проснулся…

В первые секунды я не мог сообразить, где нахожусь. Знакомые стены с картинами и книжными полками вернули меня в сегодняшний день, но тут же, как в тумане, блеснуло явившееся мне во сне лицо девушки, и я испугался, закрыл глаза, а когда вновь открыл их – увидел стоящий на полке череп. Я одёрнул себя и твердо решил подавить эти мистические представления, но в глазах моих снова промелькнуло лицо девушки, и снова потребовалось усилие, чтобы отогнать от себя этот лик.

* * *

В подтверждение моих догадок, хозяин мастерской убеждённо сказал:.

– Это женский череп.

– А как это определить?

– Да очень просто. Это видно по его размерам и особенностям строения…

Теперь я твердо уверился: это была женщина. Целая вереница исторических лиц прошла перед моими глазами. Кем была эта женщина, какая кровь текла в её жилах – ничего этого я не знал. Специальной литературы под рукой не было, а биологический анализ не смогли бы, наверное, сделать не только в нашем городке, но и во всём северокавказском крае. Поэтому я доверялся только своему воображению, а у него, как известно, безграничные возможности. Мне даже подумалось, что судьба свела меня со знаменитой ногайской ханшей Сююмбийке.

Я легко перенёсся в её владения. Видел её статную фигуру, проникал во все таинства дворцовых интриг… Узнал я и её мужей, сперва первого – погибшего маломощного Жанали; второго – любимого и рано ушедшего из жизни хана Сафа-Гирея; потом третьего – ненавистного ей касимовского царя Шигалея, которого она хотела отравить, но была разоблачена и отправлена в подземелье вместе со своим ребёнком; видел я и всех представителей её знатного рода: отца и его братьев, правивших в Ногайской орде, её опальных братьев, изгнанных после смерти отца Юсупа, тех отцовых братьев, что насильственно были отправлены к Ивану Грозному, дабы не сеяли смуту, и давших, между прочим, знаменитое потомство российских дворян Юсуповых; видел я и портреты самой Сююмбийке, хранившиеся в покоях этих князей. И я ещё долго, наверное, разжигал бы своё воображение, если бы в мастерской не появился однажды Кобек Карамов…

Художник и Кобек были школьными приятелями.

– Какой интересный человек, – сказал мне друг, когда Кобек ушёл, – в школе он был застенчивым и тихим. Когда ребята, нашкодив, разбегались, он оставался на месте и преспокойно, принимал все упреки: наказывали его и за разбитые окна, и за сломанные чернильницы… Он никогда не защищал себя, и ребята этим пользовались – эта черта всегда поражала меня. В последних классах мы с ним сдружились, и я часто у него спрашивал: зачем это он отдувается за всех? И он мне преспокойное отвечал, что при случае и сам сделал бы то же самое: что-нибудь разбил или сломал; а главное, говорил он, его не пугает наказание. Мне даже показалось, что он считает себя героем – смелее и умнее всех…

После школы мы с ним долго не виделись. Он закончил архитектурный и стал работать в проектном институте. Так ты представляешь! Он еле здоровался со мной. Я поражался, видя его, и думал: как же может измениться человек! А как-то у меня собрались одноклассники. Так пришлось прямо упрашивать его прийти. А явившись, он сидел нахохлившись как индюк и не хотел ни с кем разговаривать. Все просто диву давались. И вот это посещение… Я всё время следил за ним. Он был совсем не похож на себя: какое-то невероятное оживление, заинтересованность во всем… – И художник, недоумевая, пожал плечами.