Александра Грашкина - Право выбора

Хотя Аллан заботился обо всех детях и старался воспитать из Корала настоящего мужчину, именно свою родную дочку он понимал с полуслова и часто сочувствовал ей в ее детских горестях, только с ней он мог говорить долгими вечерами напролет.

Да, много трудностей выпало на их долю, но много было и радости. Были счастливые дни, проведенные с женой, игры с детьми и музыкальные вечера. Острая тоска по дому подступила к горлу, и у Аллана мучительно перехватило дыхание. Он так глубоко задумался, что не заметил, как сильно замерз; потирая обледеневшие руки, Аллан побежал к домику, где его уже с нетерпением ждал Гидеон.

– Не разрешили поговорить?

– Нет. Жесток мир! – Аллан передернул плечами. – Пора пить чай. Знаешь, давай новости что ли посмотрим, а то я устал.

Новости, однако, уже закончились, и Гидеон предложил посмотреть спорт. Аллан не интересовался хоккеем, но возражать не стал – он чувствовал себя разбитым, у него болела голова и слегка знобило.

6

В конце октября постоянно шли проливные дожди, и Кэтти редко ходила гулять. Почти каждый день после работы она сразу возвращалась домой и подолгу сидела на кровати, не меняя позы. Клеверра редко навещала ее, но часто звонила, и Кэтти приходилось подолгу выслушивать подробные рассказы о том, как очередной неудачливый кавалер отказался от попыток угодить высокомерной девушке и перестал с ней общаться. Дни Кэтти проходили однообразно, в полном одиночестве.

Однажды Мариона нарушила ее уединение.

– Отец не звонил на этой неделе, но через две недели у него заканчивается смена, и он должен приехать.

Кэтти очень обрадовалась.

– Папа приедет! Как хорошо, я уже устала ждать.

– Никогда нельзя уставать ждать, – грустно вздохнула Мариона, снова оставляя дочь одну.

«Где же сейчас ее приемные дети? Не звонят, не сообщают о своих делах. Вот какими глупыми бывают молодые! Придумали на семь лет расстаться! Как жаль, что молодые редко умеют ценить настоящую дружбу. Им всегда кажется, что на смену старым отношениям придут новые, и они легко забывают о доме, где их ждут, и о прежних привязанностях. Со временем они все поймут, конечно, но будет уже слишком поздно».

Мариона села за пианино, но играть не стала. Ей вдруг вспомнилась ее молодость – как она, 20 лет назад, так же сидела за роялем, а сзади подходил Аллан и потихоньку закрывал ей глаза. Далекие счастливые времена… хотя никогда, даже в юности, она не была такой беззаботной и веселой, как Кристелла и Эльза. Кэтти в них с Алланом – даже в радостные минуты на их лицах лежала благородная печаль. Жаль, что они с Алланом так мало разговаривали – он редко бывал дома, дела отвлекали… Время упущено, ушло безвозвратно. Только в молодости простительно думать, что все еще можно изменить и исправить – в зрелые годы поздно начинать жизнь сначала. Приедет Аллан – и снова начнутся хлопоты, дела, и не останется времени поговорить по душам. Нужно только предупредить Кэтти, чтобы она не повторила ее ошибок, чтобы выбирала близкого по духу человека, ценила его, берегла и никогда не отпускала.

7

В палате тускло горел свет. Бесшумные движения медсестры и дежурного врача, кружок от лампы на потолке и свист ветра за окном… Аллан приоткрыл глаза и вновь закрыл их. Он уже смирился со своей участью, и минуты серого, беспросветного отчаяния сменились равнодушным покоем. «Как прожил свою жизнь, так и умру. Так же бесславно умираю на больничной койке и вижу в последние часы перед смертью чужие лица». Аллан отвернулся к стене. Его раздражало притворное участие врачей и начальства, их суета и лицемерное волнение, но Аллан все прощал им в свой последний час. Он не терзался угрызениями совести, не припоминал мучительно всю свою жизнь от самого рождения – нет, одно лишь сожаление, что ему не удалось повидать Кэтти и Мариону, причиняло ему душевую боль. Как тяжело им теперь придется жить без него!

Аллан сдержал стон. Разговора с Марионой ему так и не разрешили, даже когда он не смог выйти на работу и отправился в больницу, даже когда врач обнаружил, что у больного тяжелое воспаление легких и жить ему осталось недолго. Обещанный звонок продолжали откладывать, а может, и просто забыли о нем, когда Аллан слег. Хотя никто не говорил ему о смерти, Аллан чувствовал, что умирает – с каждым днем ему становилось все хуже, и странный покой начинал постепенно приходить к нему. Лежа в палате один, он притворялся спящим, чтобы не слышать назойливых расспросов и не вставать, и, когда наконец заговорили о Марионе, он отказался с ней говорить. Аллан знал, что не сможет подняться и дойти до домика начальника, да и говорить было в принципе не о чем. Ему не хотелось расстраивать жену – пусть лучше ей скажут чужие люди, от незнакомых проще получать дурные новости – а она пусть запомнит его таким, каким видела в последний раз, когда обнимала на перроне и умоляла вернуться к ним поскорей, когда они на прощание говорили друг другу обычные, незатейливые слова, которые со стороны могли показаться черствыми и невыразительными, но для них в минуты разлуки приобретали особый, глубокий смысл.