Мартин Гал - ПревращениЯ

Всякий раз, когда говорят о произведении искусства, которое впечатляет миллионы людей, речь заходит об авторе.

До тех пор пока творчество не произвело потрясения на критическую массу читателей или зрителей – автор никому не интересен, более того: его личное появление в культурном сообществе даже можно счесть нежелательным.

Но стоит произведению искусства овладеть вниманием нескольких поколений кряду и стать неким культурным феноменом, как личность автора, человека, который скрыл себя от других посредством литературы (живописи, фильма) или пытался это сделать таким наивным образом, – его – автора (всё равно в каком виде) вызывают явиться.

Даже если он давно умер – это не помеха для восторженной публики, которая мечтает оживить автора в буквальном смысле.

И тогда (а в этой ситуации автор полностью бессилен) он обретает вдруг жизнь, которую не прожил.

Для публики все средства хороши: биографы разбирают его дни по минутам, а критики, читая черновые записи и письма, успешно домысливают то, о чем, по их уверенному мнению, забыл упомянуть автор в своих текстах.

И вот спустя полвека (или даже меньше, в зависимости от рвения почитателей) из неизвестного автора, человек превращается в некий символ, становится мифом о самом себе – так рождается Имя.

Именно Имя утверждает за автором некое верховное право.

С этих пор Имя автора священно и нельзя допустить (даже мысленно) любую форму его непризнания.

Так жизнь гения с Именем превращается в подлинный кошмар интерпретаций.

Все отныне имеют право из любви к культу Имени приносить ему свои жертвы.

И не имеет значения сам смысл жертвоприношений – важна только энергия почитания.

Это кажется умилительным и верным, если бы не искаженный образ того, кому ставят памятник и кого так искренне любят.

Безусловно: Имя в искусстве – знак необходимый.

Прежде всего, для эффекта узнавания. Это своего рода метка, которая не дает другим права относиться к вам несерьезно.

Вот почему люди стремятся сделать себе Имя.

Они хотят, чтобы их приняли всерьез.

Всю жизнь хотел быть другим: испанцем, русским, немцем, каннибалом, – только не собой. В непрестанном бунте против судьбы, против всего прирожденного. Эта безумная страсть не походить на себя, мысленно влезать в любую шкуру, кроме собственной.

Я его вижу, этого человека. Он во мне.

И каждое слово, которое он произносит, сжимает мне сердце.

Он живой, он дышит, когда дышу я.

Ему страшно, когда страшно мне.

И теперь я знаю, о чем буду писать.

Приходит время, когда дерево после долгих страданий должно принести плоды.

Я не стану говорить ни о чем, кроме своей любви к жизни.

Другие пишут под диктовку неудовлетворенных желаний.

Мои же слова явятся плодом счастливых мгновений моей жизни.

Они будут жестокими.

Но мне необходимо писать, как необходимо плавать: этого требует моё тело.

Я осознаю возможности, за которые несу ответственность.

Знойные ветры. Черные тучи.

А на востоке голубая полоска, тонкая, прозрачная.

На нее больно смотреть.

Ее появление – пытка для глаз и души.

Ибо зрелище красоты нестерпимо.

Красота приводит нас в отчаяние, она – вечность, длящаяся мгновение, и я хочу продлить ее навсегда.

Я всегда требую от мира больше, чем он может мне дать.

Бессмысленно утверждать обратное.

Но какое заблуждение и какая безысходность!

Всякий раз мне дарят лишь кусочки дружбы, клочки чувства, и никогда – всё чувство, всю дружбу.

Улыбки, шутки, планы.

Игра начинается вновь.

И все делают вид, будто подчиняются правилам, с улыбкой принимая их на веру.

Доверие и дружба. Солнце и белые дома. Едва различимые оттенки.

Они значат для меня больше, чем улыбка молодой женщины.

Чувства и мир. Желания смешиваются.

Сжимать в объятиях тело женщины – то же, что вбирать в себя странную радость, которая с неба нисходит к морю.

Как красивы женщины на склоне дня! На пределе.