Наталия Терентьева - Сибирский папа

– Может, отстанет? – с надеждой спросил папа.

– Пап, это обидно. Что, меня нельзя просто так любить, без твоей Нобелевской премии?

– Можно, Маняша, можно, ты же прекрасна! Как твоя мама.

– Я на тебя похожа, пап, на твой нос. – Я провела по папиному носу, крупноватому, но правильному, ровному, с тонко очерченными ноздрями.

– Да, да, дочка. – Папа еще крепче меня обнял. – Но такие карьеристы, как Кащей, никого, кроме себя и своей карьеры, не любят.

– За ним девочки гоняются, пап, почему Кащеем-то он у тебя вдруг стал?

– Вон, звонит, – кивнул мне папа на фотографию, высветившуюся у меня на экране. – Кащей в молодости, и точка. Хитрющий.

– Когда ты выходишь из эмпирей, папочка, – хмыкнула я, – то оказываешься таким наблюдательным! – Я ненароком сбросила звонок, послав автоматический ответ: «Не могу сейчас говорить».

– У вас всё хорошо? – В комнату заглянула мама, взявшаяся мыть несчастного Антипа, который укусить маму не может и только страдает от мытья, умоляюще глядя мне (мне! – не маме!) в глаза. Моя мама, никогда не повышающая голос, отличается мягкостью обращения и завидной твердостью характера.

– Обсуждаем женихов, – пояснила я маме.

– Ладно, погрейте там что-нибудь поесть. Вареники были старые… те… с дачи… – кивнула мама, явно думая о чем-то своем. Потому что если она пошла мыть Антипа, совершенно чистого, чистоплотного, домашнего кота, (который последний раз выходил на улицу неделю назад на даче, посидел задумчиво у крыльца и вернулся обратно), то это значит, что у нее зреет какое-то невероятно изящное решение, и ей надо побыть одной, без второй половины своего мозга, без моего папы.

– А про Гену-баритона ничего не хочешь узнать? – поддела я папу.

– Очень хочу. Но пойдем, и правда, сварим вареники. В холодную воду класть, да?

– В горячую, пап! Ты же физик, ты что! В холодной слипнутся!

– Да? – так удивился папа, что я от внезапно накатившей нежности прижалась к его спине.

Вот какой чудак-человек, ведь это всё искренне! Что хорошо с моими родителями – они как дети – те, которые еще не знают многих законов окружающего мира. Как они могли такими остаться, прожив по сорок лет и двадцать из них как минимум прожив физиками? Не знаю. Но я знаю, что это всё правда.

Вот неужели он не хочет вкусно есть, как все? Я зареклась готовить в нашем доме. Классе в седьмом я неожиданно полюбила готовить. Читала в школе на скучных уроках рецепты, сохраняла их, пробовала что-то стряпать, заменяя манкой всякие загадочные ингредиенты вроде «сарго», бабушкиным вареньем – все свежие фрукты, которые нужно было класть в пироги зимой, солеными огурцами – авокадо, яйцами – диковинные утиные печенки и еще что-то, что даже с объяснением было непонятно и недоступно. Мама с папой быстро съедали то, что я приготовила, а потом брали из шкафа сушки, наливали себе огромный чайник невкусного, вчера утром спитого чая и отправлялись, довольные, в свою комнату, искать самое красивое решение какой-нибудь задачи. И никогда – никогда! – не удивлялись, меня не хвалили, бабушке не рассказывали, какая я умница, и, самое главное, утром никогда не помнили, что вчера вечером я приготовила на ужин.

И я готовить перестала, тем более, что в начале восьмого класса у меня в школе появились одновременно два ухажера – друзья Трясов и Панюськин, оба видные, яркие, оба чуть-чуть ку-ку, так бывает очень часто – смотришь на парня, ах, какой красивый, думаешь, а начинает говорить – всё. Ку-ку из города Баку. Бакинцы тут ни при чем, это просто присказка моей мамы. Они с папой придумывают что-то вроде этого, и оба хохочут от всей души, как будто им двенадцать лет. Я в таких случаях, даже если мне и смешно, не смеюсь до последнего – из принципа. Иногда не выдерживаю, потому что мама как начинает смеяться, то может смеяться по-настоящему до слез, а Вадюша прекращает обычно смеяться раньше, ему уже не так смешно, но он хочет, чтобы смеялась его любимая Валюша, моя хорошая и любимая мама, и он повторяет и повторяет свою или ее собственную шутку, от которой маму вдруг так разобрало. И они хохочут, а я смотрю на них молча и радуюсь.

Конечно, у кого еще есть такие чудо-родители, как у меня, Валюша и Вадюша, оба без пяти минут доктора наук, молодые, веселые, с чудо-мозгом, поделенным напополам?

Это, кстати, почти правда. Потому что они, если не могут существовать уж полностью, как один организм, это природой не предусмотрено, но как единый мозг – существуют. Если загораются – то оба, если ходят скучные и раздраженные в воскресенье, значит, оба не могут найти решение. Наука, конечно, знает такие удивительные интеллектуальные тандемы. А я и без науки вижу, что это какая-то единая, загадочная энергетическая система – мозг моих мамы и папы. Только в этой системе не предусмотрена такая часть, как я. Поэтому я существую автономно и не слишком переживаю – система же меня любит, заботится обо мне, волнуется, если я заболеваю. Но система сама по себе, а я – сама по себе. И тут уж ничего не поделаешь.