Валерий Бочков - Возвращение в Эдем

Снаружи разыгрывалась какая-то атмосферная жуть. Свет я не включал, бродил по тёмному дому, переходил от окна к окну. Вспышки молний освещали могучие сосны, которые мотались, как пьяные в дым великаны. Слоновьи стволы трещали, я знал, что здешняя северная сосна, при внешнем атлетизме, дерево весьма хрупкое. Прошлым сентябрём такой вот здоровяк рухнул на сарай. Полкрыши пришлось менять, единственным, впрочем, весьма слабым, утешением было, что тем вечером я поленился загнать в сарай машину.

Нынешней тревогой была река. Такой ранней и стремительной оттепели местные не помнили. Два дня назад река вскрылась и начался ледоход. От обилия талой воды река взбухла, её развезло, прямо перед домом, – там, где перекаты, – случился затор. Глыбы мутного льда полуметровой толщины вздыбились почти арктическими торосами, новый лёд продолжал ползти и громоздиться. Он лез на берег, ломал прибрежный ивняк, как бритвой срезал молодые осины. Вместе со льдом начала прибывать вода. Река вышла из берегов и край чёрной воды с неприметном упорством подбирался всё ближе и ближе к дому.

В кладовке я нашёл фонарь, мощный армейский, он мне достался от бывшего хозяина дома, отставного пехотного майора. Батареи я поменял и фонарь бил как прожектор. Чтобы ещё раз убедиться, направил луч себе в лицо. Разумеется, ослеп на минуту. Пока у меня перед глазами плавали белые круги, снаружи раздался треск и через секунду что-то отчаянно грохнуло. Дом вздрогнул, притом весьма ощутимо. Почти подпрыгнул. С полки посыпалась пыль и труха, на пол полетела какая-то звонкая мелочь.

Молния! Молния угодила в дом! – другой мысли у меня не было. Мы очутились в центре урагана! Крыша пробита и сейчас начнётся потоп! Размахивая фонарём, я взлетел на второй этаж. Но тут всё было мирно – в печке малиновым жаром дышали угли, кот спал рядом на пледе. Я направил фонарь вверх. Потолок был цел. Балки тоже, на своих местах.

Не очень веря, что всё обошлось, я открыл дверь на балкон. Осторожно вышел во тьму и направил луч света в ночь. Ливень выдохся. Под ногами скрипели доски, что-то хрустело. Белый круг выхватил пунктирную мельтешню дождя, кряжистые стволы сосен. Я медленно повёл круг влево. Сосны ожили. Угольные тени забродили по серому снегу, топыря во все стороны страшные руки. У сарая могильным обелиском темнел сейф. Отсюда, с балкона, он казался ещё огромней.

Но главное – река была на месте: вода, если и поднялась, то совсем чуть-чуть. Пока я шарил лучом по ледяному полю, по нагромождению белых глыб, мне вдруг показалось, что на балконе кто-то есть. Звериный инстинкт сработал молниеносно и безошибочно. Какой-то первобытный ужас не позволил мне повернуться, но боковым зрением я видел, что слева, у самых перил, тьма будто сгущалась. Она высилась, нависала надо мной двухметровым чудищем.

Не дыша, я направил фонарь туда.

Это была ёлка. Верней, её макушка, – само дерево лежало внизу, на террасе. Сверху мне было видно, что ствол вдребезги разбил перила. Вырванные и сломанные доски, вперемешку с грязным снегом и еловыми лапами, стояли дыбом. Упоительно и властно пахло свежей хвоей.

Какая профессия является самой опасной на свете?

Вопрос не риторический. Вопрос вполне практического характера и ответ должен быть основан на статистике несчастных случаев, травм и летальных исходов.

Первыми приходят в голову профессии романтико-героического плана – лётчик-испытатель, альпинист-спасатель, ну, может ещё, ныряльщик за жемчугом. Затем, разумеется, идут полицейские и пожарники, солдаты-минёры и шофёры-дальнобойщики. Кто ещё? Ну, может, экзотические специальности, вроде канатоходца или укротителя львов. Или заклинателя змей – яды и антисанитария, – да и вообще, кто знает, что там творится в этой Индии.

На самом деле самая опасная профессия на земле – лесоруб.

Именно они получают больше всего увечий и травм. Именно среди лесорубов самая высокая смертность, так сказать, на рабочем месте. Именно он, человек с бензопилой и топором, подвергает себя самому высокому профессиональному риску. Разумеется, если верить статистике.

Лес. Для туриста и грибника, для пары влюблённых, для дачника и залётного отпускника-горожанина, лес – это что-то вроде декорации, неодушевлённого вертикального пейзажа без неба, но с обильной зелёной палитрой всех оттенков. Такого сорта люди соприкасаются с лесом едва-едва, по касательной, они скользят по поверхности – в лучшем случае их угораздит забрести в чащу или они угодят в болото, но и это будет лишь намёком на мощь и власть лесной стихии. Как пляжный курортник в соломенной шляпе и с обгоревшим носом, собирающий невинные ракушки в полосе прибоя – что он знает о штормах и ураганах, о ревущих широтах, о воде в трюме и оборванном такелаже, о человеке за бортом и резиновых плавниках, режущих воду, концентрическими кругами.