Валерий Бочков - Возвращение в Эдем

Е19В45.

Щёлк! Да, ручка повернулась! Повернулась до упора. Внутри замка сработал механизм, властно и уверенно. Дверь лениво пошла, нехотя раскрылась. Я заглянул внутрь.

Я – писатель. Фантазия – среда моего обитания. Стихия – сказал бы, будь я поэтом. За секунду, что пролетела с поворота замка, в моём сознании промелькнула галерея образов – от банально зелёных стопок денег (стодолларовые купюры в тугих пачках по сто, перетянутые бумажной лентой с чернильной печатью «Федеральный резерв») до крокодиловых папок с ветхими документами, неопровержимо подтверждающими, что планетой управляет тайная масонская ложа.

Секунда – это почти бесконечность. Фантазия – энергия, помощней термоядерной. Именно фантазия, а не слово, как утверждается в одной популярной книге, лежит в основе всего. С фантазии начинается абсолютно всё – картина, роман, изобретение, открытие. Новая теория и новая религия, новый дом и новое государство – сияющий город на холме. Джон Леннон и Кампанелла понимали это. Гитлер и Сталин тоже.

За секунду фантазия нашпиговала мою голову пропавшими сокровищами Багдадских халифов, чертежами вечного двигателя, досье ФБР о покушении на Кеннеди, чёткими фотографиями инопланетян, формулой философского камня, схемой выхода в четвёртое измерение из Бермудского треугольника. Да, секунда – это почти бесконечность. Если ей правильно воспользоваться.

Я заглянул внутрь.

Верхние полки оказались пустыми. Пыль и две скрепки. Я провёл пальцем, вытер палец о джинсы. Внизу валялся один сапог, грязный, солдатского типа. В другом углу виднелся свёрток, похожий на большой астраханский арбуз, завёрнутый в газету. Я наклонился, разорвал бумагу. Под бумагой было стекло. То была пузатая бутыль ведра на два, примерно в такой моя украинская бабка Христина держала вишнёвую наливку. Я включил фонарик.

Там, в бутыли, была голова. Человеческая голова. Женская.

Я приблизил свет вплотную. За зеленоватым толстым стеклом белело аккуратное ухо похожее на фарфоровую безделушку. Линия скулы переходила в круглый подбородок, немного тяжёлый – про такой неважные беллетристы пишут «упрямый». Рот, скорее маленький, но губы хорошей формы. Нос тонкий, глаза закрыты. Брови – вот брови действительно были упрямы. Кстати, женские брови, на мой взгляд, явно недооцениваются в современной культуре.

Я выключил фонарь. Сел на пол.

Женская голова в бутылке – да, до такого даже моя шустрая фантазия не додумалась. Я снова включил свет. Светлые волосы, стрижка до плеч, если бы они были… Удивительно, но голова совсем не походила на маринованные в формальдегиде экспонаты. На тех кошмарных обитателей кунсткамеры, бескровных и мерцающих трупной зеленью в мутном сиропе. Нет, тут был румянец. Розовая кожа. Губы, как живые. Тронуты коралловой помадой чуть ли не с перламутровым отливом. Спящая голова, точнее, голова спящей женщины. Только в бутылке.

Есть вещи, на которые лучше не смотреть. Но это при условии, что ты можешь побороть любопытство. Мне не удалось – я ухватил бутыль за короткое горло и приподнял. Сквозь толстое стекло дна увидел срез шеи. Гладкий как пенёк. Ни страшных вен, ни обрезанных труб гортани, ни сахарного кошмара шейных позвонков. Срез был гладок и румян, как коленка теннисистки.

Настроение внезапно улучшилось. Я поставил бутыль на место, интимно погладил стеклянный бок. Всё стало просто и почти ясно: мрачная тайна отрезанной головы перешла в разряд курьёзов. Муляж, манекен – ни мстительных мужей, ни страстных любовников с паталогическими наклонностями. Неожиданно я почувствовал на своём затылке чей-то взгляд. Оглянулся – с соседней полки на меня угрюмо пялился волк. Чучело волка.

– Муляж! – я зачем-то подмигнул хищнику.

Два вопроса, совершенно не связанных, возникли в моём мозгу одновременно: сколько может стоить такая диковина и каким образом неведомый мастер умудрился засунуть муляж в бутыль. Тут – знак вопроса, вернее, целых два.

Первый остался без ответа – ценника не было. Вполне возможно, что хозяйка даже не знает о бутыли. Ведь сейф был закрыт.

Ответ на второй лежал в сфере тайного хобби загадочных виртуозов, что мастерят фрегаты и каравеллы внутри бутылок. Наверное так, пинцетом, что ли. Я дотянулся до горлышка и потрогал сургуч, которым была запечатана бутыль. Да, пинцетом и иглами. Иглами и пинцетами…

Хозяйка продолжала слушать приёмник. Передавали Прокофьева. Угадывать «Танец рыцарей» было ниже моего достоинства.