Илья Коган - Илюшино детство. Две повести

Ах, Табачный проезд!.. Как живой, стоит перед глазами. Покосившиеся домишки, вросшие в землю до середины первого этажа. Проходные дворы с вечно непросыхающим бельем. Каменные тумбы у ворот. Говорят, раньше к ним привязывали лошадей. Когда на лошадях еще ездили. Ассирийские старушки, вечно прядущие свою пряжу. И на всем этом налет серой колючей пыли – табачная фабрика «Дукат» щедро посыпает округу из своих труб.

Две колонки на всю улицу. Воду таскают ведрами. Отопление печное. Из окон торчат ржавые трубы – в каждой комнате своя «буржуйка». Но главная прелесть Табачного проезда – общественный туалет. Круглое здание поставлено на самом подходе к Тишинскому рынку. Никаких кабинок, конечно, нет. Каменная приступочка с дырками-«очками». И очередь ждущих, пока предыдущие сделают свое дело и освободят место. Ночью пробираться приходилось в кромешной тьме через чужой проходной двор. Особой охоты отправляться в такой поход не было. Приходилось терпеть. Или делать, как тетя Соня. Она устраивалась за ширмой, и старалась не очень громко кряхтеть на горшке. Я все равно слышал, а куда было деваться… По утрам к туалету тянулась длинная очередь жильцов с ночными горшками, стыдливо прикрытыми обрезками газет. Ассирийские старушки равнодушно провожали их глазами, не прерывая кружения своих катушек.

Зато сколько заветных местечек для «перепрятушек-обознатушек» было рассыпано в этих дворах. Сколько углов, из-за которых можно было выскочить неожиданно для противника с криком «Хенде хох!». Правда, иногда за этими углами прятались какие-то подозрительные типы в залатанных гимнастерках. Тогда мы знали: на Тишинке идет облава.

В последние дни дядя Захар приходил поздно – до ночи корпел в своем ателье. Тетя Соня по секрету рассказала маме, что он делает фуражку аж для самого Ворошилова. Вот это да! Портрет маршала Ворошилова висел в бабушкином доме. Маршал сидел за письменным столом и о чем-то важном думал. Он был без фуражки. В следующий раз, думал я, его нарисуют в фуражке дяди Захара.

Как-то раз дядя Захар подозвал меня к себе и стал зачем-то мерить мою голову клеенчатым сантиметром. Тетя Соня, снова по секрету, призналась маме, что от ворошиловской фуражки осталось порядочно материала – как раз на детскую голову. Вот это да! Значит, мы с главным маршалом будем ходить в одинаковых кепках! Я до конца не верил, что это может быть. Но в один прохладный вечер мой дядя развернул небольшой пакет и надвинул на мою голову мечту черного цвета. Тетя Соня сняла с этажерки зеркало, и я увидел страшного красавца, каким меня сделала нарядная обновка. Только уши слегка торчали в разные стороны. Я, правда, думал, что кепка будет «шестиклинкой» – такие тогда носили все знаменитые «блатари» с Табачного проезда. Но дядя Захар такого фасона не признавал.

– Не вздумай трубить, из чего она сделана! – строго-настрого наказал мне дядя Захар. Мог бы и не говорить. Я и так знал, что этот товар называется «левым». Поэтому я просто молча позволял любоваться моей обновкой и не обращал внимания на просьбы: «Дай поносить!».

А когда мы вернулись к бабушке, я первым делом встал перед портретом товарища Ворошилова и приложил ладонь к новой фуражке. Отдал честь маршалу, с которым я теперь был связан мастерством дяди Захара.

В школу я фуражку не надевал – в раздевалке запросто могли украсть. И во двор в ней не выходил. Только в воскресенье пошел в новом наряде в клуб «Заветы Ильича». Какое там шло кино, теперь и не помню. Помню только, как мне было тепло и уютно в новенькой кепке. И сколько живу, не могу забыть, что едва в зале погас свет, кто-то сдернул мою обновку с головы. Я в ужасе вскочил и просто стал умолять сидевших сзади: «Отдайте кепку! Отдайте!». Но никто не обращал на меня внимания. Я кинулся к задним рядам, Но и там никто даже головы не повернул. Кунцевская шпана плевать на меня хотела. И я вернулся на свое месть и, глотая слезы, смотрел обрыдлый фильм и думал: «Что скажет мама! Что мне теперь будет! Как я явлюсь домой!».

Скандал был. Но не самый большой. То ли мама посочувствовала моему горю, то ли ей в эти дни было не до моих бед. Она должна была получить в домоуправлении копии оплаченных «жировок». Так тогда назывались квитанции, из которых люди узнавали, сколько им надо платить за жилье. А, оказалось, что наших «жировок» у домоуправа нет. Как сказала маме старушка-курьерша, этот инвалид войны устроил из них костер.

«Всех прощаю!» – кричал он на всю улицу Пушкина. «Сильно выпимши был, – объясняла курьерша, шевеля седыми усами. – Хотел, чтобы ни за кем долгов не было».