Илья Коган - Илюшино детство. Две повести

– Да? А что?

– Только держи язык за зубами!.. Бандиты в местечко ворвались. Мы все во ржи спрятались, а Соня не успела…

– И что?

– Что «что»!.. Что бандиты с девчонками делали!

Вот те раз! Бедная тетя! Я так ясно представил, как она моет полы за бандитами, стирает их грязное белье и целыми днями мешает борщи в кипящих котлах. Жуть!..

Но, видно, ассирийская шпана была не совсем отпетой, потому что в тюрьму Яша так и не попал, хотя дядя Захар все время твердил тому, что «тюрьма по нему плачет». Наверное, братца спасло увлечение велосипедом. Он все время ездил на какие-то сборы и даже стал мастером спорта. И выучился на столяра-краснодеревщика. Его умение пользовалось спросом, он чинил старинную мебель в домах знаменитых москвичей. Чаще всего Яшка хвастался, что стал своим человеком у какого-то Ширинского. «Эх ты! – укорял он меня. – Не знаешь, что есть на свете Квартет имени Бетховена!». Но все это будет потом.

А пока я сидел один и ждал, когда мама вернется и накормит меня. Она с киевским дядей Борей ушла в «оперу» – слушать любимого маминого Лемешева. А тетя Соня уехала к заказчикам, которым она что-то шила. Я был один, и мне не давала покоя кобура, которую дядя Борис перед уходом повесил на китайскую ширму. Я давно уже определил, что кобура не пустая. Там был револьвер. Ого-го! Самый настоящий! Я только в кино видел такие. Дядя Борис показывал мне его. Но в руки не дал – тетя Соня не разрешила… А так хотелось хотя бы подержать. «Никто же не увидит! – думал я. Я даже из кобуры вынимать не буду!».

Думать-то я думал, а руки уже тянулись к кобуре. Она была тяжелой. Значит, не пустая. Сердце замирало, но я открыл кобуру и осторожно потянул выглядывающую оттуда рукоятку. Она удобно улеглась в сжатой ладони. Чуть великовата для нее. И револьвер тянул ее вниз. Тяжеловат. Но приятно тяжеловат. Наверное, от обоймы. А как она вынимается? Я нашел кнопку, нажала на нее, и обойма выскочила в подставленную ладонь. Сверху тускло мерцала пуля. Эх, выстрелить бы разок!.. Я задвинул обойму обратно, теперь надо дослать пулю в патронник. Это-то я знал – сколько раз в кино видел.

Я изо всех сил оттянул затвор назад. Вместе с ним отошел и курок. Только вот беда – обратно затвор и курок возвращаться не хотели. Что-то им мешало. Ага, предохранитель! Надо как-то убрать его… Голый ствол некрасиво и опасно торчал из затвора. А что будет, если я опущу предохранитель?.. Только он никак не поддавался.

И в эту минуту в комнату вошла тетя Соня. Она тихо ахнула и с испугу присела на пол.

– Положи! – закричала она не своим голосом. Как будто выстрелила. И я с испугу уронил пистолет на тахту.

– Я неча… нечаянно… – еле выговорил я. – Я сейчас уберу на место…

– Не трогай! – Тетя Соня достала полотенце, на цыпочках подкралась к пистолету, накрыла его – будто страшного зверя поймала. И отнесла сверток за форточку. Положила на двойную оконную раму, не побоялась развернуть револьвер стволом наружу – прямо на соседний дом

– Лишь бы Захар раньше Бориса не пришел! – с надеждой прошептала она. Потом намочила второе полотенце холодной водой и обмотала им лоб. Так она делала всякий раз, как у нее болела голова.

А, может быть, револьвер упал на тахту и выстрелил. Полетела на пол старинная статуэтка: голая тетка стоит возле дерева, а из дупла выглядывает какой-то мужик. Тетя Соня называла ее «ампиром» и говорила, что она жутко старинная и дорогая. Антик грохнулся на пол, я кинулся поднимать. Смотрю, а голова больше из дупла не торчит. На полу валяется – отдельно от «ампира». Тетя Соня разахалась: «Ай-ай-ай! Что Захар скажет!». А мне-то казалось, что без мужика статуэтка смотрится симпатичнее…

Дядя Борис долго вздыхал и ползал по полу – искал гильзу. Оказывается, на каждый выстрел в мирное время нужно было писать объяснение: в кого стрелял… почему стрелял… Всякую ерунду придумывать.

Гильзу он нашел. А заодно и отстрелянную голову мужика из дупла. Тетя Соня обрадовалась: если аккуратно приклеить, может, дядя Захар и не заметит.

Уж не знаю, из-за этого ли случая, или просто время подошло, киевский дядя стал собираться домой. На следующий день мама пошла его провожать. Меня не взяли – поезд уходил вечером. Мама вернулась грустная и сказала, чтобы я тоже собирался. Сколько можно сидеть на шее у тети Сони. Что ж, надо было перебираться на шеи других теток. Кунцевских. Но я знал, что на Табачный проезд мы будем возвращаться не один раз.