Виктор Усачёв - Последний день Владимира Васильевича

На улице от неба – никакого сочувствия, снова обильная морось и разбухание воздуха.

«От, едрит тебя, – мысленно ругал он природу, – даже в такой день от тебя никакого толку».

Но равнодушной природе было всё равно на такое замечание человека, она просто выполняла свою повседневную работу, несмотря на собственные перегибы.

Мокротный день продолжался унылым и скучным. И старик впервые в жизни оробел от такого равнодушия и однообразия. Солнце будто навеки спряталось за облаками, бросив человека на произвол судьбы со всеми его страданиями и сомнениями.

Он, задрав голову, глядел на низко висящие тяжёлые облака, как бы оценивая их дальнейшую возможность в плане обильного полива земли, и удручённо заметил, что возможности бесконечной серой пелены ещё далеко не исчерпаны – а нечего и думать о каком-то послаблении! Казалось, над всей огромной страной властвует лишь одна серость, определяя дальнейшее существование всех живущих под его сенью и способствующая размножению сорняков, съедающих плодородный слой земли и оставляющих лишь суглинок да камни.

Вздохнув, старик принялся было ковыряться в звонке, как вдруг послышалось приближающееся буханье… ближе, ближе. Обернувшись, он увидел подъехавшую серую легковушку, иномарку, внутри которой бухало так, что, казалось, снесёт крышу и дверцы. Машина остановилась напротив него, и из внутреннего буханья, уменьшенного отключённым мотором, вылез водитель. Не обращая внимания на старика и что-то беспрестанно жуя, он открыл заднюю дверцу и сунул туда руку, в которую быстро вложилась нежнохолёная кисть с ярко накрашенными ногтями, а затем появилась и сама обладательница чистеньких коготков, над головой которой немедленно возник купол зонта.

Владимир Васильевич с удивлением следил за прибывшей, очевидно по какой-то надобности, парочкой: он – в сером с искрой костюме, моложавый пижон, она… в жизни не видал старик такой красоты! Он только сейчас вдруг понял, что красота, которую все ищут, быть может, всю свою жизнь, непременно должна выглядеть так, как эта молодица, у которой внутри роскошного тела наверняка имеется много сочувствия к окружающим. Да и выглядела она ровно царица, умеющая одаривать своих подданных. И уж конечно она оставит им, старикам, частичку своего тепла, света.

– Дедусь, – обратился «пижон», не обращая внимания на продолжающееся буханье, – где тут дом номер семнадцать?

– Чего? – не понял старик. – Миленький… ты бы выключил музыку… а то ведь ничего не слышно.

Снисходительно усмехнувшись, мужчина полез внутрь «железного коня» и, приглушив музыку, снова повторил вопрос.

– Так вот он и есть, – ответил Владимир Васильевич, указывая на свой дом.

– А… так, значит, ты продаешь свой дом, дедусь? – всё также двигая челюстями, поинтересовался «пижон».

– Эта… как продаю? – не понял старик.

– Как, как, – выразил недовольство ответом старика «пижон», – за деньги. Дедусь, перестань мне засе… ть мозги. Скажешь, не ты давал объявление в газете?

– Как… какое объявление, в какой газете?

Парочка переглянулась, и было видно, что «пижон» начинает терять терпение, видя непонимание хозяина на просто и ясно поставленный вопрос. Но Владимир Васильевич имел большое понимание жизни и для разъяснения неприятной ситуации пригласил нежданных гостей в дом.

Но во дворе их уже поджидал Тимка, готовый обрушить всё неистовство своего характера на незваных гостей.

– Ах! – испуганно прижалась красавица к своему спутнику. – Он мне колготки порвёт!

Но Владимир Васильевич не успел предпринять никакого действия для успокоения пса – пёс был посрамлён! Зашедшийся было лаем, он неожиданно поперхнулся: то ли по причине необычно резкого запаха дорогого заграничного парфюма, то ли от созерцания неземной красоты… но он замолк, склонил набок голову с открытой пастью, да так и застыл, молчаливо провожая обалдевшим взглядом парочку чужаков – неслыханно!

«Пижон» осторожно поддерживал в сенях свою спутницу, ибо она очень боялась попасть высокой шпилькой в щель между досками и испортить дорогущую обувь, а того более – повредить изящные ноги, обтянутые телесными колготками для сохранения циркуляции горячей молодой крови.

– Вот, мать, – представил гостей старик, – эти… господа говорят, что… эта… приехали наш дом покупать по объявлению в газете. Но я ничего такого не давал…

– Это я давала, – перебила жена, глядя на парочку.

Взгляд её стал колючим, руки скрестила на животе, губы поджала… старик всё понял. И вдруг перед ним всё закружилось, причём как-то странно: не предметы и люди вокруг него, а он вокруг окружающего. Он стал кружиться вокруг стоящих посреди кухни, потом вокруг самой кухни. Схватившись за дверной косяк, старик, дабы не упасть, вышел, держась за стенки, на крыльцо. И здесь он стал кружиться вокруг крыльца, дома… но переполненный влагой воздух медленно наполнил его лёгкие прохладой, охватил и остудил голову, постепенно приведя кружение к нулю, а мысли – к привычной работе.