– Можно подумать, твой борщ был съедобным! – орал Вова из кухни. – Я ненавижу все острое!
– Мог бы об этом говорить! – орала я в ответ, а потом долго кашляла.
На третий день после очередной такой перепалки я устала орать и набрала ему по телефону.
– Раньше ты говорил, что паровая грудка тоже вкусная!
– Раньше мне все, что ты делала, казалось вкусным, – сказал Вова, и я заплакала.
Мы проговорили двенадцать часов подряд, как столько же лет назад, когда только начали встречаться. Не выясняли отношения, не касались работы и того, как жить дальше, мы просто говорили. Оказывается, за последний год Вова подтянул свой английский. Я села на шпагат. Вова до сих пор помнит стихотворения Пушкина из школьной программы. Я никогда не читала Мураками. Вова любит комочки в манной каше. Я быстро сгораю на солнце. Кажется, я все это знала когда-то. Кажется…
Мы говорили днями напролет. Мы желали друг другу доброго утра и спокойной ночи – впервые за много лет. Обменивались дурацкими фото и сообщениями. Мне напоминало это о временах, когда только появились мобилки, и все перекидывались смс-ками, сидя в одной комнате. Вот и мы с Вовой вели себя так, как подростки из начала нулевых, только связь теперь стала дешевле, а мобилки были у всех.
Все обесценилось, все воспринималось как должное. Когда-то давным-давно, парень был только у одной из моих одноклассниц, и все ей страшно завидовали, но прошли годы, и все мы стали с кем-то жить, вышли замуж, развелись. Кого теперь удивишь мобилкой… Мы с Вовой так радовались нашему Муми-дому, но время спустя он стал «этой дурацкой квартирой», которую вот-вот придется делить. Время все перемалывало в труху. Или же это делали мы сами.
На десятый день нашего карантина Сунели всплыл кверху брюхом и Вова смыл его в унитаз. Хмели остался в одиночестве.
– Давай, я зайду и мы будем болеть вместе, – сказал Вова и сел под моей дверью.
– Надо было раньше, – вздохнула я и тоже села под дверью, только с другой стороны.
– Раньше я про тебя ничего не знал.
Мы прожили вместе десять лет. Мы ничего друг про друга не знали.
Когда я вышла из комнаты, аквариум уже опустел. Хмели постигла участь его друга.
– В этом мире выживают только влюбленные, – смеясь, сказал Вова и взял меня за руку.
С голодухи Натке всегда снилась ерунда. Разгрузочный день, хоть на кефире, хоть на яблоках, оборачивался для нее мучительной пыткой, а сон был тревожным и рваным. Нынче снилось, что в мире больше не было кофе, даже не так – снилось, что в мире никогда не было кофе.
Натка не была заядлой кофеманкой, поэтому на кошмар сон не тянул. Кофе для нее был, прежде всего, напитком, с которого начинался день в любой диете (завтрак: рисовый хлебец и черный кофе без сахара), а еще тем, без чего она не представляла Олега. По утрам он варил его в турке, напевая себе под нос попсовые мотивы, а Натке нравилось встать у него за спиной и уткнуться носом в основание шеи, в самый острый позвонок. В ее сне этого не было – ни Олеговых песенок, ни тепла его спины, они пили чай из пакетиков и шли каждый по своим делам. В теплые выходные они также слонялись по парку, но без ореховых рафов в руках, а значит, не выдумывали дурацкие имена для подписей на стаканчиках, не смеялись, и не проверяли, чей напиток слаще. А слаще всегда был у Натки, и Олег сцеловывал кофейную пенку с ее губ и шуточно ругался на баристу. Но в мире без кофе не нужны баристы, а раф мог быть чем угодно, но только не напитком.
Как же они тогда познакомились? Неужели не было того дурацкого, судьбоносного дня, когда два уставших, сутки не мывшихся человека пытались воскресить кофе-автомат на вокзале? Отчаившись, они тогда уселись прямо на грязный пол, и один из них, оказавшийся Олегом, спросил: «О чем вы сейчас мечтаете?», на что второй, то есть Натка, ответил: «Почистить зубы». Потом это стало их фирменной шуткой, и к любому желанию они обычно добавляли – и зубы почистить. Хочу пиццу «Четыре сыра» и почистить зубы. Хочу летом в Испанию и почистить зубы. «Я люблю тебя и твои зубы», – говорил Олег, и они, как по команде, начинали хохотать, хотя шутка была затерта до дыр.
А во сне и Олег-то был не Олегом – просто серый силуэт, пивший чай, молчавший вечерами, ни о чем не мечтающий, и, тем более, не шутивший.
Натка проснулась резко, как по щелчку, и первым делом выглянула из окна, принюхиваясь к запаху из кафешки на первом этаже. Оттуда шел бодрящий кофейный аромат, а у людей, спешащих по проспекту, в руках были заветные стаканчики. Натка выдохнула. Вот приснится же! Захотелось скорее обнять Олега и прижаться щекой к его спине.
Читать дальше