– Да ты же сама его и убила! Пилила его всю дорогу, он даже трубку не мог выпустить из рук, и отвлекался… Это из-за тебя все и произошло!
Та резко перестала плакать и замерла с открытым ртом. В ее расширившихся зрачках что-то колыхнулось, словно Настя камнем бросила в них последние слова, а вода глубокая, а дно илистое и вязкое, и не достать уже камень, и будет он там всегда – ужасом осознания, который потом станет ужасом вины, и, может, ужасом всей ее жизни. Насте вспомнилась кухня Игоря, тепло от кружки с чаем, смех племянниц. Младшую тоже звали Настей, и похожа она была на маленькую Настю точь-в-точь, и Игорь так же брал ее на руки и подбрасывал вверх, а та беззаботно хохотала. И это видение-воспоминание Настя ни за что не хотела бы потерять.
Ее разрывали два мира – старый, в котором важнее машины и вещей не было ничего, и новый, с простыми радостями. Кто-то убегает, кто-то выплачивает долги. У кого-то разбито всего лишь стекло, у кого-то – вся жизнь. Чувство вины тяжелее горечи утраты. Возможно, оно тяжелее всего.
Настя еще раз посмотрела на разбитое стекло и, вздохнув, тихо проговорила:
– Да, я с ним трахалась. Я разрушила вашу семью. Он не хотел, а я все не могла остановиться, и разрушала и разрушала. И мне приспичило покататься в тот день. Я виновата. Простите меня.
Зрачки женщины сузились, выплеснули ужас. Она встала, вытерла слезы тыльной стороной ладони.
– Я так и знала. Сволочь.
– Сигнашку выключит кто-нибудь? Что случилось? – спросил сосед, вышедший из подъезда.
Настя еще раз вздохнула и показала на колотушку, которую все еще сжимала в руке.
– Я лобовое себе разбила.
– Дура, что ли?
Настя выбросила колотушку в мусорное ведро и пробормотала себе под нос:
– Ну, вроде того.
За завтраком Вова сказал, что смыл бедняжку Сунели в унитаз. Мы пили кофе – Вова в северной комнате, я – в южной. Уже вторую неделю мы жили по разным комнатам и все время говорили по телефону, и это было странно, потому что много лет до этого мы жили в одной и не говорили совсем.
Поэтому мы и купили этих двух несчастных рыбок в круглом аквариуме – у нас был общий бизнес-проект, и нам нужно было еще хоть что-то общее, чтобы довести его до конца и не развестись раньше времени. Продавец заверил, что это мальчик и девочка, и что к концу месяца у нас будет славное рыбное потомство. Мы назвали рыбок Фаина и Олег, как великих советских актеров, написали на стене график кормлений, потому что даже об этом уже не могли нормально договориться, и стали жить дальше, в делах и планах на дела. Полгода спустя мы очнулись и поняли, что рыбки по-прежнему плавали в пустом аквариуме. Я помню, как тогда расстроилась. Мне показалось, что будущего нет ни у кого, даже у глупых рыб. Только равнодушная вода и бутафорский домик с тощей водорослью.
А потом все изменилось – в мире грянула эпидемия, бизнес-планы полетели ко всем чертям, а я заболела модной болезнью. Вове не разрешали выходить из дома, а мне – из комнаты.
– У вас квартира создана для карантина, – сказала врач.
Мы взяли в ипотеку эту старую распашонку десять лет назад. Нам было по двадцать три года – ни денег, ни мозгов. Но мы были счастливы и радовались крошечной кухне, ванной с шумящими трубами, северной комнате со скользким линолиумом, южной – с ее обоями в цветочек. Мы стали обладателями Муми-дома, как называли его в шутку, друг друга и целого мира.
Со временем все куда-то делось. В длинной, нелепой квартире мы то болезненно сталкивались в узком коридоре, то, наоборот, целыми днями могли не пересекаться, как в заколдованном лабиринте. Ремонт бросили на половине из-за ругани и постоянного дележа имущества на словах. Нас связывала только работа, и эта связь была мучительной, беспросветной. Когда на горизонте замаячили хорошие деньги, мы решили, что ради них можно продержаться еще год, а там будь, что будет.
– Наверное, это самцы, – сказал Вова, когда стало понятно, что нам не услышать гомона рыбьих голосов, – и они гетеросексуалы.
– Может быть, они бесплодны, – возразила я, потому что тогда мне уже казалось, что в этом мире бесплодно все, кроме работы, и все не имеет смысла. Мы опять поссорились, выясняя сексуальные предпочтения рыбок, но потом все же решили дать им новые имена и оставить в покое.
Я назвала их Хмели и Сунели, без привязки к полу и ориентации. Целыми днями они бесцельно плавали друг за другом в своем круглом доме.
Когда я заболела и врачи заперли меня в южной комнате, уже стало понятно, что бизнес-планов можно больше не строить и мы банкроты. Вова заказывал продукты и сам готовил еду. Мне она казалась безвкусной и я писала ему по вотсапу: «Недосолил борщ», «Зажал соуса».
Читать дальше