Дмитрий Рождественский - Человек в темноте

Мне почему-то не дает покоя одна история. Она может показаться мистической, неправдоподобной, но я ручаюсь за ее достоверность – поскольку в некотором смысле сам был ее очевидцем. Суть вот в чем. У меня был одноклассник, больше тридцати лет назад, просто одноклассник, не друг, даже близким приятелем я бы его не назвал. После школы мы встретились случайно, буквально столкнувшись на улице. Это случилось, когда нам было уже лет по сорок или около того. Он рассказывал о себе, как обычно рассказывают: работаю там-то, женился, развелся, опять женился, сынишка от первого брака. И недавно он купил квартиру, рядом с углом Обводного канала и Измайловского проспекта. Что называется, убитую, а оттого по абсолютной дешевке. Дом девятьсот четвертого года постройки, квартира успела сменить несколько поколений жильцов. Затеял, как положено, капитальный ремонт. И начались сюрпризы. Когда строители меняли пол, вскрыли старые доски, и под ними обнаружилась сломанная пополам офицерская сабля с позолоченной рукоятью. Эфес отдельно, клинок отдельно. Знатоки объяснили, что в восемнадцатом году офицеры царской армии ломали оружие, прежде чем спрятать его от матросских обысков: с одной стороны, не подчинялись приказу о его поголовной сдаче, с другой – даже если оно будет найдено, то, по крайней мере, не попадет невредимым в руки врага. Такой вот кодекс чести. Дальше – больше: ремонт дошел до стен, стали снимать наслоения обоев, почти полуторасантиметровой толщины. Стены были оклеены газетами. Брежневских времен, под ними хрущевских, под ними сталинских, начала пятидесятых. Наглядный урок истории. В конце концов обнажился последний слой: «Петербургские ведомости» тринадцатого и четырнадцатого года. Кирпичная кладка под ним была исклевана, будто оспинами, пистолетными пулями: мой одноклассник лично выковырял из воронок около двух десятков сплющенных, исковерканных комочков свинца. И, поразмыслив, нашел объяснение. Здесь в старые времена квартировали гвардейские роты, улицы, что нынче зовутся Красноармейскими, от Московского до Лермонтовского проспекта, именовались Ротами: Первая Рота, Вторая и так далее. Должно быть, квартиру эту когда-то занимал безбашенный штабс-капитан или поручик, который то ли от вынужденного безделья, то ли с похмелья или, наоборот, перепоя, полеживал на кушетке и палил из нагана по мухам или тараканам, облюбовавшим стенку против окна. Он ли переломил саблю после победы большевиков, или кто-то из его преемников, того нам знать было не дано.

Прошло несколько лет. Я узнал, что у моего одноклассника жизнь складывалась не особо, что он начал выпивать, а еще позднее пить. И кто-то из общих знакомых рассказал мне, что появилась у него своеобразная причуда: он купил пневматический пистолет и начал упражняться в стрельбе по мухам у себя в квартире, в той самой комнате. Я видел его после того еще раз. Он изменился необычайно. Черты лица, прежде благодушные и округлые, заострились, словно он иссох; щеки запали, скулы обтянулись бледной кожей. Мне показалось, что он чем-то серьезно болен – настолько явственно, что я прямо спросил его об этом. Ничего подобного, конечно, есть определенные проблемы со здоровьем, но, как говорится, в допустимых возрастных рамках. А я отчего-то всерьез заинтересовался историей квартиры. Я закопался в интернет, с трудом поднял архивы. И выяснилось, что в тринадцатом-четырнадцатом годах, вплоть до начала первой мировой, ее съемщиком был некий штабс-капитан Григорий Соломаха. Георгиевский кавалер, отличный офицер, если закрыть глаза на его известное всему полку пьянство и половую невоздержанность. Самое поразительное было дальше. Я обнаружил в архивах его фотографию. И с фотографии на меня смотрел он, мой одноклассник. То есть это не было, конечно, полным тождеством. Но те изменения, что в последний период затронули его внешность, придавали ему внятное сходство со штабс-капитаном Соломахой: костистое лицо, впалые щеки, глубоко запавшие глазницы. Штабс-капитан погиб в четырнадцатом году на германском фронте, в ходе Люблин-Холмской операции. Мой одноклассник умер через год после нашей последней встречи. Цирроз печени. Обводный канал, что ты делаешь с людьми, которых необъяснимо тянет к твоим водам? И какова история моей собственной квартиры, какова история людей, населявших ее от начала столетия до времен относительно недавних, до девяностых годов, когда она перешла в мое владение после смерти бабушки, да пребудет Господь с нею? Я не знаю этого. И, если честно, не желаю узнавать. Мне слишком не по себе.