Юлия Лим - Раздолбай

– Душно тут, – Лисов обмахивается руками, – может, на улице подождешь?

– Не думай от меня избавиться. Пара часов жары меня не убьет.

Выглянувший из-за двери Владислав зовет:

– Заходите.

Рома разминает шею, надеясь, что мама не видит, как у него дрожат коленки. Если бы не ее поддержка, он бы точно струхнул. Набравшись смелости, Лисов входит в кабинет.

Федор сидит, сложив пальцы, и пристально разглядывает Рому.

– Ну привет, Федор, – говорит мама. – Опять решил моему сыну нервы потрепать?

– И тебе привет, Лена, – со вздохом тот поднимается и указывает рукой направление. – Идемте в допросную.

Здесь Рома проводил много времени, не отвечая на обвинения. И хоть мама всегда была на его стороне, полицейские лишь сильнее укреплялись в своем мнении. Лишь однажды ситуация чуть не вышла из-под контроля.

– Мы больше не можем закрывать глаза на его проступки, – сказал Владислав, глядя в глаза матери Ромы. – Мы должны поставить его на учет в ПДН [1] ПДН – подразделение по делам несовершеннолетних. – Примечание редактора. .

Лисов тогда уже наслушался разных страшилок, поэтому выдавил из себя знаменитую ухмылку и промолчал. Мамины глаза потемнели, брови нахмурились, руки нервно затеребили ремешок сумки.

– Не надо, – ее голос прозвучал неожиданно тихо. Тогда Рома перестал улыбаться. Семейная черта: случилось что-то плохое, притихни. – Давайте договоримся.

– Вы ведь не на взятку сейчас намекаете?

– Я ни на что не намекаю. Я не хочу, чтобы мой сын стоял на учете.

– Я тоже много чего не хочу, но это жизнь, милочка.

Видя, как у мамы задрожали губы, Рома сжал кулаки. Тогда ему захотелось врезать полицейскому так, чтобы зубы разлетелись во все стороны. Резкая вспышка гнева сменилась чувством вины, когда мама сказала:

– У вас тоже есть дети…

– Но они не нарушают закон чуть ли не каждый день.

– …но они наверняка совершают ошибки. Все люди совершают ошибки. Рома не сделал ничего, чтобы ставить его на учет. Просто… если он испортит чье-то имущество, свяжитесь со мной, и я оплачу все расходы.

Мама протянула Владиславу визитку. Он долго смотрел ей в глаза, заставляя унижаться с вытянутой рукой, но мама не сдавалась. Когда рука задрожала, она поддержала ее другой.

– Ладно, – нехотя согласился Владислав. – Только из уважения к вам.

Как только он забрал визитку, она кивнула и вышла из кабинета.

Эта беседа длится несколько часов, за которые в душной комнате становится неимоверно жарко. Федор ворчит на неработающий кондиционер, вытирая пот со лба. Каждые двадцать минут они делают перерыв. Несколько часов спустя их отпускают в наступившую прохладу вечера. Рома мешкает.

– Чего встал? Иди, – требует Федор.

– На самом деле я видел Егора. Ну, в день его смерти. И мы говорили.

– Так… – Участковый устало опускается на стул и включает диктофон. – Повтори-ка еще раз это предложение и расскажи, о чем вы говорили.

Может, это решение дорого ему обойдется, но Лисов рассказывает все, что помнит: детали, поведение Полоскова, тон его голоса, даже одежду. Он воспроизводит диалоги, пусть не так точно, но вспоминает важные слова после недолгих заминок. Федор кивает, не сводя с него взгляда.

– Все, – кашлянув, сообщает Рома.

– Хорошо. Можешь идти.

Лисов подходит к двери и переступает порог.

– Молодец, что рассказал. Это было правильное решение, – говорит вслед Федор.

– Мне кажется, что у этого дела нет состава преступления. – Мама склоняется к участковому, упершись ладонями в стол. – Ты потратил мое время и время моего сына. Судя по тому, что пишут СМИ, тот парень покончил с собой.

– Ты же знаешь: не всему, что пишут на заборах, можно верить, – чеканит Федор. – Идите, пока я не нашел повод вас задержать.

– Спасибо, – холодно бросает мама, берет Рому под локоть и выводит из участка.

Несколько недель спустя Роме звонят из участка и просят забрать вещи. Он приходит, расписывается в документах и с облегчением сует телефон в карман.

– Как ни странно, у тебя все слишком чисто для заядлого раздолбая, – сообщает Владислав.

Лисов усмехается, зажав ноутбук подмышкой. Почесав обвисшее пузо, полицейский холодно добавляет:

– Рано радуешься. Может, у нас и нет на тебя ни улик, ни дела, но общественного порицания тебе не избежать.

Рома кривится:

– И как тебя только жена терпит? – и выходит из участка.

Настроение испорчено, облегчение сменяется тяжелой виной. Будто это он Полоскова с крыши сбросил!