Мила Борн - Дети Гамельна

– Дура! Какая же ты дебильная дура!

Лера, выпростав перед собой обе руки и сложив их крест-накрест, попыталась загородиться от ее ударов. Но мама все хлестала ее и хлестала. Потом захлебнулась рыданием и побежала в подъезд. Отец, бросив на дочь уничтожающий взгляд, заторопился за мамой.

Лера, отяжелевшая от усталости, дотащилась по лестнице вверх, вошла в квартиру, где еще пахло прошедшим ужином, разулась, просочилась в свою комнату и легла на кровать. Лицо от побоев горело. От обиды хотелось реветь. Но сон навалился вдруг на нее, как дикий зверь на свою жертву, и стал хватать за уплывающие из головы мысли – о Будановой, ее тайной сестре, умирающей бабке и цыганах, то и дело выныривающих из темноты. Сон все больше комкал всполохи этих воспоминаний и душил Леру под собой, все больше и больше мешая прислушаться к негромкому разговору между мамой и отцом на запертой кухне. Прерываясь глубокими всхлипами, мама шептала:

– Устала! Устала!

А отец спокойно, почти равнодушно ей отвечал:

– Потерпи. Она почти уже взрослая.

Он говорил это много раз. И тогда, и потом, когда в первое лето после последнего звонка влюбленная и счастливая Лера умчалась в Москву. Однако уже с первыми холодами, беременная, никому больше не нужная, она вернулась обратно, в город своего детства. Родители ее все так же сидели на своей запертой кухне и перешептывались. А потом мама отвела Леру к хорошему доктору. Он вылечил Леру и дал понять, что отныне ей можно все: ехать куда угодно и жить с кем угодно. Потому что все это ничем больше Лере не грозит.

– А вот я тебя помню, – промычала Буданова. – Очень хорошо помню.

Она широко улыбнулась. И Лера увидела ее черный беззубый рот, в недрах которого по-прежнему еле ворочался толстый, коровий язык. Буданова хотела сказать что-то еще. Но люди на рынке сновали и сновали между ними, мешая связаться чему-то важному, без чего разговор их не клеился. И Лере вдруг захотелось убежать от этой красномордой бабы, грязной и липкой. Но люди толкали ее и толкали. И было уже непонятно, толкают они ее к этой бабе или же от нее.

– Говорят, ты теперь живешь за границей? – крикнула баба.

Лера остановилась и пристально посмотрела на нее. Та перестала улыбаться.

– Везет же людям…

Лера решительно сделала шаг к ней.

– А знаешь, – крикнула она бабе, – я тебя вспомнила. Вот сейчас только и вспомнила.

Баба замерла.

– Ты Буданова. Ну конечно, Буданова. Чертова дебильная дура.

Но последнее сказанное Лерой баба как будто уже не расслышала. Внезапно отвлеклась, наклонившись к одетой в кургузое, грязное пальто рыжеволосой девочке лет десяти, подбежавшей к ней и радостно обхватившей ее за китайский пуховик. Буданова тоже обхватила девочку и с любовью прижала к себе. А когда снова распрямилась и стала искать Леру в толпе, там никого уже не было.

Добравшись до дома, Лера поднялась по лестнице. Позвонила в дверь. Мама, занятая тем, что разговаривала с кем-то по телефону, открыла не сразу. Лера разулась, просочилась в свою детскую комнату, прикрыла за собой дверь, села у стола и уставилась в раскрытое настежь окно.

Тем временем кто-то невидимый, из телефона, оставил наконец маму в покое. Она повесила трубку и, подойдя к Лериной двери с обратной стороны, удивленно уставилась на нее через мутное стекло. Потом раскрыла дверь и оставила ее так. С тех пор как отца Леры убило током, мама перестала любить закрытые двери.

Она уселась напротив дочери и внимательно посмотрела на нее.

– Ну что?

– Что?

– Устала от всех своих дел?

Лера отвела взгляд от мамы.

– Знаешь, – сказала она, – кто мне сейчас встретился?

– Кто?

– Буданова.

– А это еще кто?

– Ну, в школе со мной училась. Не помнишь? Чокнутая. Дебилка.

– А-а-а! Припоминаю. Она потом бросила вашу школу, да?

Лера кивнула.

– Ее мать работала у нас в доме лифтершей.

Мама вздохнула.

– А я слышала, будто бы этой лифтерше от каких-то родственников достался огромный дом. Представляешь?

Они помолчали.

– Только что ей… Она же вскорости умерла.

– Боже мой, почему?

– У церкви, говорят, уснула и замерзла.

– И что же, никто ее не разбудил?

– Да там и людей-то не было.

Мама встала со стула и отошла к раскрытому окну. Посмотрела вниз и поежилась.

– Осень уже. Совсем похолодало.

Она грустно улыбнулась и поплыла куда-то в свои размышления. Но вскоре вернулась. И вдруг ни с того ни с сего добавила:

– Не надо тебе было уезжать тогда с этим Павликом. Я же чувствовала, что он плохо кончит.