Мила Борн - Дети Гамельна

Она всегда так уставала, что заваливалась домой злая и неразговорчивая. И он знал: если спросить у нее что-то не вовремя, невпопад, можно нарваться на крик, а то и огрести оплеуху. Поэтому он привык отвечать на свои вопросы сам. И вообще… Зачем спрашивать то, что и так очевидно?

Они прошли через опустевший школьный двор и вышли на улицу. Он оглянулся посмотреть, хорошо ли закрыл за собой ворота. И вдруг вспомнил про бабочку. С нетерпением бросился в заросли травы, туда, где еще утром, просунув руку через решетку забора, самый умный мальчик выбросил желто-лимонный лоскуток из ладони. И, наклонившись, замер.

Бабочка по-прежнему лежала в траве. Она больше не трепыхалась. Ее красивые крылья были сложены вместе. И наполовину разорванное крыло покоилось теперь на другом, прекрасном и целом, будто бы прятало свою рану, свое уродство за тем, что еще позволяло считать ее бабочкой.

Он подумал с отчаянием, что учительница оказалась совсем не права. Ведь другие бабочки не нашли эту, раненую, смятую. Не унесли спасать в свой тайный, невидимый мир насекомых. А есть ли он вообще, этот мир? Или учительница просто врет? И каждый сам за себя…

От такой горькой и бессильной мысли мальчик заплакал. Он вообще-то делал это редко. Все-таки почти год он ходил в первый класс и считал себя вполне взрослым человеком. А взрослые, они же не плачут.

В этот момент мать, ушедшая совсем далеко, вдруг обернулась и сердито окликнула его. Он наспех размазал непрошеные слезы по лицу. Наступил с размаху на желто-лимонный лоскуток, впечатав его в землю так, чтобы никто больше не увидел и не узнал, что бабочка все-таки умерла. И бросился догонять мать.

Июнь, 2019

Лера встретила ее в середине осени на городском рынке. Таких теперь уже не бывает. Но в городе ее детства, куда Лера приехала по делам очередного развода, почему-то остались – с деревянными лавками, на которых сидят, отмораживая зады, пенсионеры и отдают на продажу все то, что когда-то облагораживало их быт, местным промыслом или каким-нибудь малым бизнесом с товарами, застрявшими на складах ушедших эпох.

Посреди всего этого на продаже рулонов туалетной бумаги стояла и она, в старом китайском пуховике и мужском мохеровом шарфе. Лера никогда бы ее не заметила. Слишком много времени прошло с тех пор, как ее перестали узнавать в этом городе. Но та окликнула Леру сама.

Голос ее оказался чужим и надорванным. Такого Лера не помнила, а обернулась только на собственное имя. В упор на нее смотрела щербатая красномордая с обветренной кожей баба на вид лет пятидесяти, пухлая, рыжеволосая, с развалившимися на животе грудями. Она улыбалась и, не переставая, как будто от тика, моргала рыжими, выцветшими ресницами.

– Вы меня? – спросила, остановившись, Лера.

Баба бодро закивала и заулыбалась еще сильнее. Лера присмотрелась и уловила в ее улыбке что-то знакомое. Но дальше память ее не пустила, отозвавшись внутри неожиданной тошнотой.

Торговка развела руками и еле понятно замычала, пережевывая слова:

– Просто глазам не верю! Это же ты! Ведь ты?

Лера беспомощно посмотрела по сторонам.

– Надо же, – не унималась торговка, – какая встреча! Ты не помнишь меня? Мы же с тобой в одной школе, в одном классе…

Лера отрицательно замотала головой. Хотя теперь, именно теперь она ее вспомнила. Конечно же, школьная дура, чокнутая, дебилка Буданова. Мать ее, лифтерша в новом многоэтажном микрорайоне, засунула непонятно как умственно отсталую дочь в класс, где учились нормальные дети. И семьи у них были нормальные. А у дебилки не было.

Ее мать часто ходила в церковь и просила там милостыню. Те, кто встречали ее там, подавали из жалости, зная, что живет она со своей семьей в съемной комнате, а дочь у нее больная. Отец дебилки, хоть и работал электриком на химическом заводе, вечно был пьяный, пока не умер, упав перед Новым годом на улице в трех шагах от собственного подъезда, где и замерз насмерть, пока в доме все ели салат «Оливье». Похоронив его, мать Будановой бросила работу лифтера, рассчиталась за комнату и перебралась жить в частный сектор, находившийся неподалеку от нового микрорайона. Там у нее неожиданно для всех объявилась троюродная тетка, которая год уже лежала парализованная, и дохаживать ее было некому.

Старый теткин дом находился далеко от школы. Поэтому после переезда Буданова стала опаздывать каждый день. Заваливалась в класс какая-то потная, расхристанная, с тонной грязи на резиновых сапогах. Шумно, под смешки одноклассников пробиралась через весь класс, плюхала свое нескладное тело за парту, где сидела всегда одна, и долго шумела, выкладывая свои школьные пожитки из совсем не школьной матерчатой сумки.