Askar Ussin - ПАНАРИОН В СТИХАХ. Размышления нерусского о русском в лирическом исполнении

Пришло время, и он стал заслуженным корифеем искусства. Он стал постоянным гостем в высоких кабинетах и образцом для подражания и предметом обожания среди молодых. У него было все. У него был головокружительный карьерный успех, о котором грезит каждый, даже самый захудалый, художник, однако всегда оставалась некоторая недосказанность, нечто, что он скрывал ото всех, даже от самых близких ему людей. Хроническая скрытность сделалась его второй натурой, но, при этом, она казалась гораздо естественней масок окружавших его людей. Даже и в этом он их обошел, но жжение в груди никак не унималось. Скорее, речь уже не шла о жжении, а лишь о зудливом калении. Оно было впору его красиво вьющимся пепельно-седым волосам и дымчатому кашне, небрежно обвившему его гордую выю. Он был мэтр, добровольно заточивший себя в невидимой башне из слоновой кости, которую незаметно для себя и выстроил. А строить, создавать он умел. Но «создавать» было не то же самое, что и «творить». И это он ощущал острее всего в моменты жгучего одиночества, которые могли его застать врасплох как во время угрюмого раздумья, так и шумного банкетного перформанса. Когда-то в далеком детстве он был чист и с легкостью мог творить миры; теперь он, хотя еще и не совсем стар, но бодр и предостаточно силен, все же чувствовал, что силы капля за каплей покидали его и уходили совсем не на то. И он не мог понять, что ж происходило. Люди носили его на руках, но сам себе он был противен. Оттого он бывал порой резок, даже желчен, и тогда доставалось всем, наверное, более всего близким, которых он, возможно, любил. Само это слово «любовь» в какой-то момент утратило для него всякий удобоваримый смысл, и он даже не смог бы сказать, как это произошло. Все, что он знал, или хотел знать, это были самоотверженный труд и хороший гонорар. Он не был халтурщиком, и это его раздражало. Раздражала мысль о том, что его окружали изысканно довольные жизнью и собой халтурщики. Раздражало то, что их нисколько не смущал тот зубодробительный факт, что они же самые что ни на есть прожжённые халтурщики-человеколюбцы. Одна неудачная мысль о том, что он мог бы жить так же, повергала его в разгромное уныние. Те минуты, когда он все же невольно поддавался наваждению жить как все, он гнал от себя прочь как сиюминутную слабость. Раздражало то, что сам он, первоклассный перфекционист-мизантроп, не халтурил, но от этого тонкоструйной фальши, неизменно обжигавшей только его, меньше не становилось. Слоновая башня становилась все выше, а слоновья шагрень – все толще. Благо он мог позволить себе быть немного мизантропом: гонорары ему позволяли держать людей на расстоянии. Но, к сожалению, или же к счастью, с людьми иногда приходилось общаться. «Не можешь общаться, не общайся». Эти слова вспоминались ему снова и снова, однако уже вызывали не недоумение и максималистский бунт, а только горькую улыбку и теплую тоску по ушедшей матери.

Так я и стал продуктом этой недохалтуры-недомизантропии. Я чувствовал в себе эту недовысказанность. При этом с внешней стороны ко мне претензий не было. Может быть, взгляд мой был чересчур суров и безжизнен, впрочем, наверное, как и подобает любой «совести народа», глухой к стенаниям копошащегося внизу, живущего днем сегодняшним и не внемлющего гласу богов люда. Но во всем остальном я был на высоте. Буквально – «на высоте». Поскольку я был каким-то дальним предком этого чиновника, то место мне подобрали соответствующее. Меня могли лицезреть как местные, так и интуристы. И траффик был приличный. А этим не каждый памятник мог похвастать. Мне огородили мой пятачок, подготовили фундамент и водрузили на него одиннадцать метров увесистого гранита. Да, трудоемко, согласен, но что эти усилия по сравнению с вечностью? Не хватало только подвести газопровод и зажечь вечный огонь. Благо «голубого топлива» в наших недрах почти столько же, сколько и кислорода над ними. Но, наверное, нашего чиновника от этой грандиозной затеи отговорили. Нельзя исключать, что он и сам от нее отказался. Видимо, благоразумие взяло верх над бюджетным безлимитом. Ведь в нашей стране все возможно, даже такое. Сам же я получился, бесспорно, красавец. Думаю, в мое «зеркало души» особо никто не вглядывался: ростом не вышли, хехе. Ну да ладно, шутейки в сторону. Все-таки не зря автору дали заслуженный орден. Во мне же все было в лучшем национальном стиле: шапан 7 7 Шапан – кафтан, который мужчины и женщины носят поверх одежды, как правило, в течение холодных зимних месяцев. , борик 8 8 Борик – традиционный казахский головной убор; мужской и девичий; зимний и летний. Имеет обычно мягкую тулью, утеплённую полоской из меха. У русских с XIV века известен под названием шапка. , кожаные сапоги. И все это богато оторочено качественным мехом. Да-с, мастер не зря носил свое звание. Куча замысловатых узоров а-ля «звериный стиль», и еще кое-чего по мелочи. И главная моя фишка, я бы сказал, мой сакраментальный жест – моя правая ручища, моя десница, гордо нависающая над толпой и указующая ей путь в всуе упоминаемое светлое будущее. Моя махровая тяжелая длань – гарант и символ надежной защиты и бесконечной весомости в этом бренном и ненадежном мире. Конечно же, ею не расчешешь моей красивой, аккуратной, хорошо окантованной бородки, но даже у вечности есть свои издержки-с. Да, и я что-то не увидел своего мастера в толпе. Может, я не особо старался. Так-то его трудно не заметить. Ну да ладно. Почти что золотые буквы о знаменитом мне, великом предке, возвышающемся на блестящем постаменте, рассеивали любой нелепый и случайный сплин.