Шамиль Идиатуллин: Город Брежнев

Я не исключал, что умру прямо сейчас, – очень уж сильным был удар Хамадишина. Может, у меня ребро завернулось и пробило легкое, оттого и дышать тяжело. Тоска, конечно, была не от этого. Но раз уж не умер, надо не рассуждать, а действовать – все время, пока не умер. Тогда и умирать будет некогда.

Остановка так и была пустой, двадцать третий подошел почти сразу, почти заполненный, но тем лучше – всем не до меня. Из автобуса я вышел, уже все придумав, поэтому не сразу перешел проспект Вахитова, а свернул в арку и чуть углубился в сорок пятый комплекс. Мусорный бак обнаружился у первого же подъезда, почти заполненный: ножки сломанного стула высовывались зенитной установкой, будто ждали натовского налета. Во дворе было сумрачно и пусто – только за детской площадкой трепалась пара собачников, один с овчаркой, другой, кажется, с эрделем. На меня они внимания не обращали. Я осторожно стянул куртку, свернул туго, как мог, сунул под сиденье стула, поежился, нахлобучил шапку поглубже, сунул руки в карманы штанов и пошел домой так быстро, как мог.

На пятый поднялся пешком, чтобы запыхаться. Боль разыгралась всерьез, на последнем пролете даже слезы брызнули. Вот и правильно.

Я вжал кнопку звонка – колокольчик задыдынкал в ритме милицейской сирены, – продавился мимо встревоженной мамы, часто дыша, стащил заляпанные сапоги. Болело все страшно.

– Артурик, что случилось? Где куртка?

– Ничего! – плаксиво крикнул я, влетел в ванную и захлопнул за собой дверь. Ее, естественно, немедленно задергали. Я поспешно растер глаза, плеснул в лицо водой и откинул затвор шпингалета.

– Что случилось? Тебя кто обидел? – спросила мама.

– Никто не обидел!

Естественно, она принялась меня успокаивать. Естественно, я разревелся. Естественно, рассказал все, как хотел, – шел к Сане, подошли трое, потребовали денег, я не дал, напинали, отняли десять копеек, разозлились, что больше нет, сняли куртку. Нет, лиц не запомнил. Нет, звонить никуда не надо. Отстаньте вообще. Мама увидела, что я живой и вроде здоровый, немного успокоилась, но, на свою беду, спросила все-таки: «Где болит?» – и заставила снять кофту и рубашку. Охнула, посадила меня на диван и побежала к тете Вале – соседке, которая работала педиатром в райбольнице.

Тетя Валя осмотрела меня, померила температуру, поуговаривала выпить анальгин, сказала: «Ну смотри», велела сидеть, не горбясь, с мокрым полотенцем на груди, а ногами в ведре с горячей водой и горчицей и увела маму на кухню.

Я плохо слышал, что они говорят, но общее направление беседы угадывал. Синяк, конечно, чудовищный, но перелома, слава богу, нет, просто прохлада и покой, кошмар, что творится с детьми, ладно хоть не убили, я позвоню отцу, чтобы он поговорил со знакомыми милиционерами, этих негодяев надо найти, разве можно так – ногой в грудь.

Мне стало еще тоскливее. Батек, конечно, поговорит со знакомыми милиционерами. Но им будет не до того. Всем будет не до того. И не до меня. Никто ведь не знает, что милиционер меня и бил. И не узнает. Правда, не ногой, а рукой, второй раз уже бил.

Больше, наверно, не ударит.

Никого.

Динамик похрипел и сообщил старательным басом, очень важным и глумливым:

– Добрый день, дорогие товарищи. Начинаем концерт по заявкам радиослушателей. Для Вована из солнечного третьего отряда звучит наша первая песня.

Гнусаво заныл проигрыш к «Серому капюшону» «Динамика». Под окнами радиоузла восторженно взвыли – Вован оказался благодарным слушателем. Я подергался еще немного, убедился, что выход на две не дается, вышел через правую, кувыркнулся, соскочил с тоскливо скрипнувшей перекладины красивым оленем и пошел слушать «Серый капюшон» в стереозвуке. Верхние частоты обеспечивал динамик, даже два динамика – репродуктор и колонка под навесом. А низкие, точнее, нижние – Вован. Он, простирая руки к ухмылявшимся Наташке и особенно, конечно, к Ленке из второго отряда, гнусно завывал: «Как харашёу, что мы по-прежнемуу. У. У. Вдваюуууум».

На этом, к счастью, песня иссякла, и я показал, как недоволен тем, что не успел спеть и потанцевать буги-вуги.

– А следующая наша композиция прозвучит для Артурика из третьего отряда.

Я вздрогнул; Вован, стремительно оглядевшись, увидел меня и заулюлюкал, как гэдээровский индеец, Наташка и Ленка ехидно зашептались. Из динамика понеслась «Речка Вача» Высоцкого. Ну спасибо хоть не Боярский. Серый меня одно время «Все пройдетом» доставал.