Леонид Улановский - Фотий. Повесть

Взгляд Фотия застыл, устремлённый на зонт, задёргалась правая щека.

– Что ты, Соня, живёшь в этой грязи, которую так ненавидишь, и в то же время знаешь сама, только стоит глаза раскрыть, что никому ты этим не поможешь и никого ни от чего не спасёшь!

Фотий отчаянно махнул рукой в сторону оставленной могилы, вцепился в плечи женщины, безудержно дрожа и как-то дико выплёскивая слова. Она бессильно дёргалась в его руках. Порванный зонт вцепился в куст неподалёку.

Она испуганно вскрикнула:

– Что ты, что ты это?

Коротко вздохнула:

– Хочешь, поедем к тебе?

И они пошли быстро.

…Фотий и его спутница зашли в квартиру.

Фотий бессильно прислонился к вешалке. Она сняла с него шляпу, плащ. Сняла свой, сбросила туфли, шевельнула пальцами в чёрных чулках. Он не отрывал взгляд от высокого изящного подъёма. Попытался с трудом отвернуться. Вдруг бросился к ней, задрал юбку и овладел ею у зеркала, приговаривая в такт движениям:

– Друг верный, Полинька… Роковая искусительница… Друг верный, Полинька…

После отпустил и пошёл в спальню. На зеркале остались следы от помады.

В спальне Фотий рухнул на кровать и закрыл глаза. На лоб опустилась женская ладонь.

Он неожиданно жалобно проговорил:

– Знаешь, меня преследует один и тот же сон. И как мне жаль тебя.

– Ты говорил. Что ты умрёшь во сне…

– Нет, не то. Будто стою я на мосту и вокруг всё люди, люди… Какие-то титулярные советники. И дождь, будь он проклят! И кто-то уезжает в карете… та, которая… маточка моя, ангельчик… А я – на мосту и не могу помешать… И дождь идёт, а ей ехать нельзя: она слабенькая.

– Простудитесь, – кричу ей. Но дождь шумит. И она, бедненькая, не слышит…

Бьют где-то часы, и Фотий открывает глаза. Посмотрел на спящую рядом женщину, окончательно сбросил сон. Поцеловал её куда-то в ухо:

– Спи, Аня.

* * *

Фотий во всё ещё приличной шинели ехал на извозчике в редакцию «Санкт-Петербургских ведомостей».

В кабинете главный редактор Амплий Николаевич Очкин перекладывал листы статьи, пробегая их наискось взглядом. Фотий нетерпеливо переступал с ноги на ногу, пытаясь понять, насколько понравилось написанное им прошлой ночью. В том, что понравится, Фотий не сомневался. Вопрос может быть только в том, насколько. А там, глядишь, и добавка к жалованью…

– Что позволяете себе, сударь?!

Резкий окрик Очкина оборвал грёзы.

– Чтобы статья о Филде, Джоне Филде, была готова к утру. И впредь не извольте так шутить.

Он швырнул листы в Фотия.

В коридоре Фотий прочёл первый попавшийся.

«Маточка, Варенька, голубчик мой, бесценная моя! Вас увозят, вы едете! Да лучше бы сердце они из груди моей вырвали, чем вас у меня!..»

– Г-споди! Что это?! – с ужасом прошептал Фотий.

«…Как же вы это! Вот вы плачете, и вы едете?! Я от вас письмецо сейчас получил, всё слезами закапанное. Стало быть, вам не хочется ехать, стало быть, вас насильно увозят, стало быть, вы меня любите!»

– С ума тронуться! Кажется, это последний лист… Так. Ага!

«Ведь вот я теперь и не знаю, что это я пишу, никак не знаю, ничего не знаю, и не перечитываю, и слогу не выправляю, а пишу только бы писать, только бы вам написать побольше… Голубчик мой, родная моя, маточка вы моя!»

И тут в мозгу искоркой: «Писано мною два года тому».

На ватных ногах Фотий вышел из редакции. Взгляд остановился на театральной тумбе у края тротуара. Он шагнул поближе и прочитал написанное на афише.

Дальше Фотий читать не стал. Он прислонился к тумбе и попытался прийти в себя. Очкин, статья, композитор Достоевский… И туман в воздухе какой-то зловонный.

«Выпить бы водки сейчас шкалик. И сразу ум покрепчает».

И уже радостней смотрел Фотий на прохожих и, хоть не любил распивочных, лихо направился к ближайшей.

…В помещении дурно пахло чем-то кислым. Было душно. Фотий сел в тёмный угол, спросил шкалик и чёрные сухари. С жадностью выпил, втянул запах сухаря, откусил кусочек и почувствовал, что полегчало. Ему вдруг захотелось поговорить. Взгляд нащупал какого-то странного человечка. Он сидел чуть поодаль и пристально наблюдал за Фотием. Заметив, что на него смотрят, взял свой полуштоф, стопку и приблизился к столу Фотия.

Лицо у него такое маленькое, височки всклокочены, вместо хохолка торчала вверх только одна тоненькая прядка волосиков. «Скопческое в нём есть что-то», – с отвращением подумал Фотий. Тем не менее, дружелюбно повёл рукой на просительный взгляд присесть.