Кирилл Гопиус - Беседы о сторителлинге

Несколько лет тому назад, живя в Санкт-Петербурге, я был приглашен участвовать в форуме "Защита детей. Модернизация государственной семейной политики".

Форум такого масштаба (в нем приняли участие тогдашний губернатор Санкт-Петербурга В.И. Матвиенко, депутаты Ирина Роднина, Николай Валуев) проходил тогда впервые, и затрагивал вопросы, как защиты детей, так и развития государственной политики в отношения семьи.

То, что реформы и модернизация в этой области необходимы, было признано на самом высоком уровне еще тогда. Оставалось только донести до представителей власти свои частные случаи и предложить поправки в законодательство.

Я участвовал в круглом столе "Уголовно-процессуальное законодательство и правоприменительная практика, направленная на защиту детей от противоправного поведения, насилия и жестокости. Совершенствование законодательства", где слушал представителей правоохранительных органов (Костину О.Н., Пахомова И.В., Качанову О.Б..), адвоката С.В. Березовского (отца Ольги Слуцкер, попавшей в сложную семейную ситуацию, связанную с похищением ее детей). Все они в своих выступлениях (так или иначе) затрагивали тему того, что Россия занимает первое место по числу детских самоубийств, и, что у российских детей повышенная «виктимность» (victim – жертва).

Меня поразила эта информация. Но, размышляя над ней, я подумал о том, что безнаказанность преступников, совершающих насилие в отношении детей, зиждется, в том числе, и на страхе и стыде жертв (причем, не только детей) признаться в самом факте того, что над ними были совершены действия, которые обществом считаются «постыдными», «не приличными», «грязными». Ребенок оказывается перед выбором. Признаться всем в том, что он «грязный» или молчать, но не быть опозоренным.

Общество само оставляет жертв насилия один на один со своей бедой и страхом. Не говоря уже о насильниках, которым такое «одиночество» их жертв развязывает руки.

Каковыми же могут быть подходы и решения этой критически опасной ситуации? Как освободить тех детей, что подверглись насилию, из плена их боязни быть «не такими как все», быть «отчужденными обществом»? Как преодолеть последствия того ужаса, который с ними произошел?

Моя практика в области использования коммуникативной технологии сторителлинга (создание и представление своих историй окружению), которая используется в политике, бизнесе, социальной сфере, психотерапии, как раз, как инструмент взаимодействия субъекта (отдельного человека или группы людей, организаций) с его окружением в критических ситуациях, подсказывала мне, что ответ лежит где-то рядом.

Я стал изучать историю вопроса и обратился, прежде всего, к зарубежному опыту. Параллельно со сторителлингом в психологии (психотерапии) существует так называемый «нарративный подход».

«Нарративный (от лат. narrare – повествовать, рассказывать) подход» – одно из самых молодых, бурно развивающихся направлений в сфере терапии и работы с индивидуумами и сообществами. Определение «нарративный» заимствовано из литературоведения и философии. «Нарратив» представляет собой специфический текст, имеющий сюжет, последовательно разворачивающийся во времени, пространстве и во взаимодействии с другими персонажами. Самый главный «нарратив» для каждого человека – это ИСТОРИЯ ЕГО ЖИЗНИ. Именно благодаря такой истории, он не только моделирует реальный мир, но, и делает свое существование уникальным.

«Нарративный подход» возник на рубеже 70-80 годов двадцатого века в ходе сотрудничества австралийца Майкла Уайта и новозеландца Дэвида Эпстона, когда они опубликовали свою книгу "Narrative means to therapeutic ends".

«Терапевтическая общественность» обратила внимание на успешную работу со сложными проблемами, иногда считавшимися неизлечимыми (страхи, навязчивые состояния, анорексия, слуховые галлюцинации и пр.), за счет отделения «самой проблемы» от человека и вынесения ее вовне (экстернализации).

Если человек и проблема не суть одно, для того, чтобы преодолеть проблему и ее последствия, не надо бороться с человеком. Тогда как современная культура настойчиво навязывает тезис о том, что неспособность справляться с проблемами – признак какого-то «недостатка в конструкции» человека, какой-то постыдной дефективности или слабости воли.