Александр Елисеев - Город, окутанный тьмой

– Да наговариваете вы все, Семен Петрович, наговариваете.

– Ладно, Ваня, не буду тебя отвлекать, ты кого-то ждешь?

– Да, сейчас Сашка заедет, поедем работать. В деревню, уборка же началась.

– Молодец ты, Ваня, что комбайнером работаешь, трудиться на земле – это хорошо.

– Что ж он так долго, запил, что ли, опять, сволочь! – губы парня напряглись от злобы и нетерпенья.

– А Сашка все квасит, да? – понимающе спросил дед.

– Конечно, еще как! Людка ушла от него недавно и дочку забрала, как жить с такой скотиной, пьет, да еще и руку поднимает.

– А какой парень был хороший в детстве, я ж помню вас, играть бегали на речку, у меня сердце радовалось, сколько вам разных угощений приносил, помнишь?

– Конечно, дед, помню, конечно. Вон вроде едет, значит, не пьяный, и то радует. Пока, Петрович, не унывай, еще поживешь, – прокричал Иван, спешно садясь в подошедшую машину.

Время было около семи утра, жара еще не набрала дневную силу, легкий освежающий воздух приятно обвевал лицо старика. Семен Петрович, немного постояв, пошел в сторону Молычевки, она протекала метров в шестидесяти от его дома. Спустивший к берегу, устало и жалостливо посмотрел на мутную, заросшую кувшинками воду. Река за последние годы сильно обмелела, течение практически прекратилось, берега заросли густым колючим ковылем, белые и желтые кувшинки гордо выглядывали из сточной мутной воды. Неприятный запах тины разносился далеко по улицам Молычевска.

– Эх, бедная ты моя. Погибаешь… Люди тебя сгубили, как и все на этой планете. А я помню, во времена моей молодости какая ты была красивая, какая жизнь в тебе бурлила, какие могучие и величавые берега тебя охраняли, какая холодная и быстрая вода протекала тут. Как было приятно в летний зной окунуться в твои прохладные объятья. Сколько всего связано с тобой, Молычевка, вся моя жизнь соединена с этим городом и с тобой, родная. Здесь родился, здесь жил, и умирать настает время тоже здесь. Только человек должен умирать, у него природой так наказано. А природа умирать не должна, но человек своей поганой сущностью и ее погубить собрался и обязательно своего добьется.

Старая машина бодро ехала по ухабистым улицам города в сторону деревни Самыковки, там работали комбайнерами Иван Семикин и Александр Мельников.

– Сашка, да не гони ты так, все внутренности сейчас выскочат, куда ты так мчишься, соскучился по работе?

– Да прямо сейчас! Век бы ее не видеть, эту работу. С похмелья я, голова сейчас взорвется, а на скорости немножко дурманит, – улыбнулся невеселой улыбкой Александр.

– Дурак ты, самый настоящий. Алкаш. Люду выгнал, путаешься с этой прошмандовкой продавщицей. Чего тебе не хватает?

– Ой, а ты прям святой, праведник, блин. Давно последний раз нажирался и Машку колотил, чудак?

– Да это было всего пару раз, и то со злости, довела стерва, – виновато покосил глаза Семикин, машинально отвернувшись в сторону обочины.

– Пару раз за последнюю неделю? – громко рассмеялся Мельников и закашлялся глубоким пронзительным кашлем.

– Да пошел ты.

– Ты из себя не корчи того, кем не являешься, и меня не поучай. У тебя жена постоянно в синяках ходит, думаешь, люди не видят? И бухаешь ты немногим меньше моего, и сына вон сдуру по пьяни заделали. Так что ты меня не поучай, не тебе кого-то судить.

– Ладно, что ты завелся, не буду, – виновато сменив тон, произнес Иван и повернулся к другу, слегка расправив прищуренные брови. – Что-то никакой радости нет в жизни, никакой. У тебя, наверное, с этой продавщицей в койке райское наслаждение?

– Посмотри кругом, Ваня, – не ответил на вопрос Мельников, – посмотри, как мы живем, а знаешь, почему? Потому что кругом одно дерьмо. Этот дерьмовый город, из которого давно уехали все более-менее здравомыслящие люди, эти разбитые дороги, эти грязные захудалые тротуары. А люди какие, видишь? Одно дерьмо, зависть, жадность и подлость. Мы живем среди дерьма, Ваня, мы среди него родились. И не надо строить из себя святошу. Погано выглядит. Если живешь среди дерьма, невозможно не быть свиньей, невозможно. Вот мы с тобой, как и все тут, порядочные сволочи, и не надо этого стесняться.

– Хватит философствовать, у меня голова распухла. Есть что-нибудь бахнуть? – грустно спросил Семикин.

– Что я слышу, этот человек десять минут назад учил меня жить. А сейчас хочет надраться полвосьмого утра. Семикин, ты что, опять в привычное дерьмо нырнул? – усмехнулся со злой иронией Александр.