Вова Кравченко - Красный яр. Моя земля 2

Нет, сейчас любить их решительно не за что.

Центр города – как тетрадный лист, буковки домов в его клеточках теснятся кое-как, карабкаются друг на друга, недружелюбно встречают новых соседей. Очень мало свободного пространства на этом листочке, все занятое же используется местами нерационально, как-никак где-то в кирпичных складках проспекта Мира ловко прячется Душа города, бродит аккуратно по крышам, цепляется в ветреные дни за редкой красоты резные ставни и наличники, собирает в герметичные прозрачные пакетики облетевшую штукатурку, хочет сохранить, не дать сгинуть без следа своему дому. Кряхтит и стонет асфальт под тяжестью автомашин, дружно мигают светофоры, ойкают люки городской канализации.

Ядро города. Взгляните на карту – самое настоящее ядро. Ограниченное с юга и севера Енисеем и Качей, с Востока их слиянием, а с Запада стальными потоками Транссиба, оно вмещает в себя Душу города, поэтому, видимо, полнится мистической энергией и всю ее употребляет на перевоплощения. Янус, но с тысячей лиц. Даже на самые незначительные изменения в погоде, тональности света, прозрачности воздуха, активности людей, настроении зрителя или гулятеля здесь город реагирует необычайно чутко: каждое второе посещение несет массу новых открытий и ощущений. Как будто он готовится принять тебя и, будучи радушным хозяином, стремится не разочаровать гостя, занять его интересной беседой, угостить на славу и отпустить восвояси в самом благостном расположении духа. Но все это нельзя почувствовать из салона автомобиля или автобуса, всевозможную машинерию центр искренне недолюбливает и, порой излишне коварно, чинит препятствия к передвижению на железных экипажах: то сузит улицы до игольного ушка, то вспенит яростью асфальт – тут пощады не жди.

Все же, он – славный. Наш многоликий центр со всей искренностью дарит то, что угодно его гостям. Весь спектр ощущений. Вот он кипит жизнью среднестатистического мегаполиса, а вот спокоен, как деревушка. Вены его полнятся машинным маслом, артерии – кровью людской.

Но самая большая ценность его – и, кажется, всегда буду стоять на этом – кроется в тех многочисленных спокойных уголках, которые так приятно находить и потом посещать вновь, чтобы в полной мере ощутить всю прелесть тишины и спокойной мощи горнила, огненного ядра, что согревает и дает жизнь всем прочим районам.

Западный и Северо-западный, гипертрофированная монументальная спальня города: дом на Красной Армии, 121 – ее апофеоз. Есть ли в них что-то хорошее? Что-то плохое? Нет никакой возможности сказать это, все здесь слилось в единую непроглядную серую кашу, что само по себе тоже никак. Меланхоличный мещанский склеп, игриво, но скупо расшитый скверами, парками и магазинами. Безликая самопровозглашенная королева человеческого улья, пропускающая каждое утро сквозь свои потрепанные чресла Копыловского моста десятки тысяч до синевы бритых, обильно надушенных и химически завитых человечков с заспанными глазами, а каждый вечер принимающая их обратно. Архетипичный памятник массовой застройке, выполненный в железобетоне и кирпиче, опоясанный ЛЭП, по-клоунски окрашенный в изумруд и сирень, одолеваемый подагрой, циррозом, с лысиной болот и аллергической сыпью новостроек по всему телу. От всех болячек его не отвращение и ненависть просыпается внутри, а жалость и сочувствие.

Спальный гигант неуклюже раскинулся у подножия Николаевской сопки, ноги до самой стрелки Бугача и Качи достают, а левая рука – до поселка ГЭС. Правая, конечно, под головой. Что за участь ему уготована? Куда двинется он, воспрянув ото сна? Пробьет ли головой небесную твердь, встав во весь рост? Ответов не знаю. Может, пора его разбудить?

Последнее, что видно с моей кособокой деревянной колокольни – два острова, окруженных золотой аурой, два родимых пятна на теле Енисея, тайные осенние резиденции Артемиды: остров Татышев и остров Отдыха. Странная фамилия – Отдых.

Татышев татуирован асфальтом дорожек по самую шею и приготовился жать лежа от груди рекордный вес Октябрьского моста, размявшись мостом Вантовым. Спортсмен. Красоты он тоже не чурается, холит, лелеет, ублажает пышную растительность на себе, поддерживает в порядке и здравии, с неприкрытой злобой глядя на всех иродов, что хотя бы в мыслях позволяют осквернять прекрасные березовые рощи и надругаться над мирным хитросплетением тропинок.