Вова Кравченко - Красный яр. Моя земля 2

Римма К., веган

Стоя на абсолютном географическом краю заснеженного верхнего Академгородка, я испытал доселе незнакомое чувство восхищения этим оторванным от всего города скоплением домов посреди сосново-березового рая. Казалось, еще шаг, и все гнетущее останется позади, мрак отступит и теплые волны спокойствия, умиротворения подхватят обмотанное шарфами тело и утопят в неге теплого света дворовых фонарей. Не могу объяснить всю загадочность этого района. Когда-то лес между Академом и городом казался защитником: не ясно, правда, кто был подзащитным – микрорайон или же сам город? Проходя под кронами сосен, можно было явственно ощутить их тяжелый испытывающий взгляд, а в сумерках оглушительной тишины можно было ожидать чего угодно.

Теперь же все изменилось. Город нагловато подступил к лесу и теснит его сверху и снизу. Былая стать и слава «интеллектуальной Мекки» тоже угасла и забылась. В самой глубине его, где-то в невидимом сердце, спит Дух, чье спокойное дыхание и настигло меня, восторженно замершего на бордюрном камне. Теперь Духу лучше не просыпаться, а лишь теплыми вечерами напоминать о себе случайным прохожим, неожиданно забредающим дальше, чем они того ожидали. Если сейчас, во сне, Академ таков, страшно представить его во всей своей славе и сиянии.

Аккуратно ступая по следам от шин, дабы не осквернить невинность свежего снега, пробирался я дальше вглубь, очарованный и покоренный. Неужто остались еще в угасающем под тяжестью выхлопов городе столь прекрасные и чистые места? Наполненные жизнью, спокойствием и уверенностью в себе, самодостаточные и цельные, пусть и на закате величия, бесстрашные пред лицом грозящих опасностей и гордые за свое прошлое. Нет, пожалуй, больше таких мест я не знаю, последние уже пали под натиском вражьих ратей, иные же рождаются мертвыми.

Правый берег с левого выглядит молоденьким феодальным королевством, вся разумная жизнь в котором сосредоточена вдоль главных торных трактов – Красраба, 60 лет Октября и Свердловской. Все остальные тропы дики и нехожены. Со всей присущей средневековым обывателям непосредственностью, местное население чурается вещей непонятных и по-инквизиторски искренне преследует чужестранцев, чей внешний вид хотя бы самую малость отличается. Где еще семилетний малец разгуливает по улицам и предлагает каждому встречному проломить голову молотком? Единственное, что не вызывает негативных эмоций – это вполне милые трамваи, нанизанные на нити блестящих, почти змеиных рельсов. С упорством гусениц ползают они туда-сюда и собирают весь позитив в свои свинцовые аккумуляторы, копят энергию, чтобы однажды высвободить ее, превратиться в прекрасных бабочек и преобразить правобережье. В один миг, кажется, с улиц исчезнет чад и сажа, бетонные заборы нальются румянцем, и мрачные горбатые заводские корпуса молодцевато подтянут пояса да расправят плечи. Такие они, эти трамваи. Правый – это огромная, изрешеченная тьмой terra incognita. Ночами видно, как с низовьев Енисея на веслах приходят викинги и кострами очерчивают линию берега. Пока я боюсь к нему приближаться.

Северный и Взлетка – два брата-близнеца, мертворожденные, что упоминались выше. Странный генетический эксперимент, отчаянный, как возведение Петербурга на болоте, но куда более неудачный. Столица переезжала в град Петра, а наши два брата, надеюсь, никогда не удостоятся этой чести – вместить в себя деловой центр города, стать средоточием ума и духа. О, эта наивная мечта сродни вере в Атлантиду! Но в чем же врожденное уродство этих отпрысков сумрачного архитектурного гения, этих големов, чья жизнь поддерживается мистическими ритуалами вливания капитала, постоянными модификациями и без того изувеченных тел?

Первое, что бросается в глаза – наши братья-големы сказочно уродливы. Здесь не те милые диснеевские дефекты, которые заставляют умиляться горбуном Нотр-Дама. Здесь самое настоящее издевательство над понятием облика, который в коллаборации с духом и создает суть. Безвкусию и бессодержательности ужаснулся бы даже доктор Манхэттен. Бесструктурность, бессвязность, нагромождение форм, цветов, стилей, самая настоящая архитектурная ода Хаосу Всеединому, воплощенное разноголосье, в котором каждый тянет одеяло на себя, стремится солировать, но от этого рушит все.

С вышесказанным можно было бы смириться, поправить уродства, но извращенный же дух не поддается лечению. Чрезмерное стремление операционным путем извлечь Душу города, неспешно блуждающую где-то на проспекте Мира, и пересадить ее в новое тело, лишь погубит все. Такие дела нельзя поручать ремесленникам или наемникам, нельзя сделать это за деньги. Одна лишь свободная воля и восторг обживания прекрасного, цельного, здорового тела способны сподвигнуть Душу на переезд.