Дарья Решетникова - Present Invisible

Меня изрядно достала эта история с разбитым сердцем и прошлыми жизнями, да и сам Аарон, разъедающий себя, как кислота, начал меня нервировать.

– Слава Богу, мы не сиамские – я бы тебя удавила или повесилась сама.

– Ты не могла бы убить себя или меня – ты могла бы убить только нас обоих.

– А если, к примеру, я прострелила бы кому-то из нас череп, общее тело перешло бы по наследству выжившему.

– И выживший, представь себе, до конца своих дней таскался бы, привязанный к трупу.

– Прекрасно это представляю; именно этим я и занимаюсь последние полтора года.

– Хорошо, что мы заслужили каждый свою упаковку. Пусть даже с не очень индивидуальным дизайном, – Аарон изобразил улыбку.

– Аарон, когда это кончится? Ты достал уже всех. Сколько можно?

– О, дааа; я – официальный представитель мирового зла в вашем подъезде! Миа, я не мозолю вам глаза, я ни к кому не лезу со своими переживаниями. Не оставить ли вам всем меня в покое? Может быть, проблема не во мне, а в том, что вам всем от меня что-то нужно? Не помню, чтобы я кого-то из вас обрабатывал напильником, чтобы вы вписались в мою картину мира. Может быть, пора ответить мне взаимностью?

– Может, тебе перейти с алкоголя на антидепрессанты?

– Они невкусные, и это меня расстраивает.

– Надо полагать, это была твоя очередная искромётная шутка?

– Ну раз ты её распознала, то надо полагать, да. Это была она. Миа, у нас есть ещё один брат, и он, надо сказать, тоже сейчас живёт чёрт знает где. Почему бы тебе не начать заботиться о нём? Тебе не кажется, что мы вообще как-то мало времени ему уделяем?

Под «ещё одним нашим братом» подразумевался Бакс. На момент диалога его орбита сместилась и мало пересекалась с нашими. Мы вообще как-то разлетелись в разные стороны после школьного периода. В детстве нас что-то держало всех вместе – весь наш братско-сестринский клан. Мы десантировались где-нибудь у бабушки неуправляемым племенем и придумывали себе миллион важных дел на ближайшее тысячелетие.

В подростковые годы нас постигла идея-фикс, через которую проходили, наверное, все подростки: мы мечтали стать рок-группой. Алекс клепал песни из четырёх аккордов и пятидесяти слов. Он покупал гитары, собирал микрофоны из наушников и часами мог упоённо вещать о транзисторах. Джиджик мечтал построить первый в городе небоскрёб. Бакс был самым младшим, поэтому активнее всех фотографировался с ирокезом и прочей брутальной атрибутикой. А я носила сотню булавок, цепочек, старательно разодранные джинсы, и грезила о мотоцикле. В общем, мы были бандой. Всю неделю мы записывали понравившиеся песни на аудиокассеты. А поскольку диджеи любили вклиниваться в композицию, не дожидаясь её финала, часто получалось так, что у одного из нас обнаруживалась какая-то песня с начала, но не до конца, у другого – наоборот. После недели рыбалки на радиоволнах мы сверяли улов и на двухкассетнике Алекса «склеивали» из фрагментов целые песни. Раз в пару месяцев мы совершали паломничество в скромный магазинчик за вокзалом, в грязную подворотню, в обшарпанную дверь с облезлой табличкой «Пилот». В этой чудесной лавке сокровищ можно было заказать, чтобы тебе записали на кассету всё, что угодно. Мы составляли списки и копили карманные деньги на чистые кассеты.

Мы с Баксом перетряхивали старый потёртый чемодан с палёными Led Zeppelin, Deep Purple, Pink Floyd, припасёнными папой со студенческой юности (и как они ещё сохранились!) – и из всего этого фабриковали сборники для своих плееров. Чемодан этот, надо сказать, сыграл важную роль в нашем музыкальном воспитании. Ещё в детсадовском возрасте мы завязывали на лбу тряпки на манер банданы Марка Нопфлера и, коверкая слова, мяукали «water of love». В младших классах – завешивали стол покрывалами, утаскивали туда магнитофон, наушники, какие-то провода и коробочки и, конечно же, чемодан, и играли в радиостанцию. В 90-м году «House of the rising sun» держалась на вершине хит-парада около полугода. Несколько дней назад я ехала в машине с уже взрослым Баксом, и мы об этом вспомнили. Бакс сказал: «это было лучшее радио из всех, что я слышал!»

– А помнишь, мы ещё играли в татарскую рок-группу у мамы на работе?

– О Боже, не вспоминай! – Бакс закрыл уши, чтобы оградить себя от этого позорного эпизода нашей биографии. Не знаю, почему группа была именно татарской – причин такой экзотической национальной принадлежности мы вспомнить не смогли. По нашим представлениям, рецепт татарского языка был прост: нужно как можно больше гласных в слове заменить на «э» или «ы», а согласных – на «х». Я не помню, как это происходило, но мы знали наизусть свой репертуар на этом псевдотатарском языке (да, у нас был репертуар) и даже давали концерты под лестницей несколько раз. На концерты приходили умирающие от тоски дети других сотрудников, примерно наших лет. В общем, у нас даже были зрители. Вероятно, потому, что кроме наших концертов, развлекать себя там было нечем. Некоторые из них даже подпевали. За свою непродолжительную карьеру группа выпустила пару альбомов, потом начала писать матерные песни, огребла от мамы и прекратила своё существование.