Владимир Шлома - Воспоминания и рассказы

Еда у нас была простой, но ее было достаточно. Голодными никогда не сидели. Поскольку холодильников не было, и родители работали, времени утром на готовку было очень мало, а приготовить нужно было завтрак, обед и ужин, все готовилось в печи сразу. На завтрак почти всегда был суп. На обед на первое борщ или фасольный суп с небольшой косточкой старого соленого мяса, которое предварительно вымачивали, но убрать из него соль было невозможно. Оно было настолько соленым, что есть его тоже было практически невозможно. На второе обычно тушеная картошка с салом или какая ни будь каша. Картошка готовилась очень просто – в чугунок закладывалась очищенная и порезанная на кусочки картошка, а сверху клался кусочек соленого сала граммов на двести, чугунок ставился в печь и вынимался в обед. Для заправки каши в небольшом горшочке хранилась специальная приправа – смалец с жаренным луком. Кто такую кашу не пробовал, не поверит насколько это вкусно. В ужин съедали то, что не съели в обед. Иногда зимними вечерами запекали в грубке картошку в мундирах, и ели ее, еще горячую и обжигающую, с мерзлым салом. Это тоже был деликатес.

Свежее мясо купить было негде, да и не на что. Мяса было вдоволь только зимой, когда резали поросенка. Тогда были и мясо, и колбасы, и начиненные требухой кишки, и ковбык (начиненный требухой желудок). Часть сала и мяса всегда раздавали соседям, а они, когда резали своего поросенка, поступали так же. Поэтому, когда соседи нам приносили кусочек свежего сала и мяса, у нас также был небольшой праздник и был вкусный борщ. Был еще один свиной деликатес. Толстые кишки хорошо промывали и солили. Потом, по мере надобности их вымачивали, начиняли мелко натертой картошкой и запекали. Вот это действительно вкуснятина. В России этого не делают, а жаль.

Утром по выходным делали оладьи из картошки, в России они называются драниками, вкуснейшее блюдо со сметаной или с постным маслом. По праздникам мама варила галушки и налистники. Это особые блюда, такие делали только на Украине, и то не везде. Раскрываю секретный рецепт. Сначала замешивают на молоке в соотношении 1/1 муку и крахмал, и жарят тонкие блины. Для галушек эти блины режут на полоски и варят в молоке с добавлением сахара. Для налистников блин режут на две части и в них заворачивают сладкий творог. Налистники складывают в кастрюльку и тушат с добавлением сливочного масла. Оба блюда – это вообще объедение.

Праздники еще были, когда отец возвращался из Нежина с базара, где что-то продавал, чтобы заработать немного денег. В колхозе ведь работали за трудодни, на которые только в конце года выдавали несколько мешков зерна и совсем немножко денег. Так вот с этих поездок отец всегда привозил порядка килограмма вареной колбасы. Колбаса имела удивительный запах и была очень вкусной. Жаль только, что съедалась она очень быстро, на второй день от нее уже ничего не оставалось.

Но это были праздники. А обычно был суп из фасоли, без мяса, немного заправленный соленым салом. Именно он мне запомнился больше всего. Отец шутил, что 40 кг фасоли заменяют килограмм мяса. Фасольный суп я терпеть не могу до сих пор, как и перловую кашу, которую я три года кушал почти каждый день, когда жил в казарме.

Итак, я уже почти большой, больше 4-х лет. Мы с Аллой одни оставались до обеда дома. Жизнь текла тихо и мирно, пока подвал в сенях, о котором я ранее упоминал, не сыграл со мной злую шутку. Над подвалом еще висела связка веток калины с ягодами. Они были ярко красные, и так притягивали, что мне захотелось их попробовать. Вот только висели они высоковато. Я несколько раз пытался до них допрыгнуть, но безуспешно. Собрав все силы я прыгнул еще раз, и почти достал. Но видимо я прыгнул слишком высоко. При приземлении прогнившая деревянная крыша подвала обвалилась, причем почти вся, осталась стоять только скрыня. Видимо сломались продольные балки, и я, вместе с крышей, рухнул в подвал. Сколько я там просидел до прихода родителей я не помню. Испуг был жутким. Я опять стал заикаться, да так, что вообще на мог разговаривать. Я помню это состояние – мысли улетают вперед, а язык за ними не поспевает, в итоге ничего на можешь сказать. Опять меня повезли к бабке-шептухе, на этот раз с соседской девочкой Олей Василенко, дочерью соседа Петра, которая была старше меня года на четыре и тоже заикалась. Ехали лошадью на санях. Была ранняя весна, уже везде были проталины. Проехали проезд под железной дорогой, выехали на поле, и тут лошадь куда-то провалилась, причем очень глубоко. Она барахталась в этой яме и не могла из нее выбраться. Мы с Олей опять испугались. Отец долго не мог вытащить лошадь из этой ямы, но все-таки с этой задачей справился, и мы поехали дальше. Процедура лечения у бабки была следующей. Бабка что-то шептала, крестила, выстригала на голове накрест немножко волос, в косяке двери сверлила буравчиком дырочку, закладывала туда волосы и забивала дырку деревянной пробочкой. Заикание стало меньше, но до конца не прошло, однако к бабке мы больше не ездили, говорили, что она умерла. Заикание продолжалось еще несколько лет, хотя понемногу уменьшалось. Может помогало то, что отец запомнил то, что шептала бабка и пытался лечить меня самостоятельно, а может и нет. Усиливалось оно, когда я начинал волноваться. Проявлялось это иногда даже в зрелом возрасте.