Она ушла, ее не осталось.
Переходила реку по сплавляющимся бревнам, перепрыгивая с бревна на бревно пока бревна не кончились – и берега нет. Но я не видел ее в скорби. Двадцать одно, Трефа.
Очко. Количество слов в зороастрийской молитве Ахунвар. Помолимся за Лару, поплачем; ты написал музыкальную тему для тенора, хора и произвольно ревущего осла, я ответил автобиографическим эссе «Кумаро Дзен»: вбирая энергию не на концертах, ни в церквях – на кладбищах.
Бирюзовый пар изо рта. Куртка нараспашку.
Неосторожность…
Под ней два свитера, байковая рубашка и майка-намек с перекрещенными катанами.
Ты умнее, чем они думают.
Они думают. Я в долгу перед этим воздухом. Бутылка упала, на горлышко налип снег, отхлебнем же через него, не счищая; перекурив у Авраама, ангелы поперли уничтожать Содом и Гоморру, за ними увязался прожженный мизантропией виноградарь; сделаем дело и выпьем, я захватил, вас трое, я… и вы один, вы единый бог, у меня расстроилось в глазах, предварительно я пил, не скрою, от кого же из нас запах нетрезвого обмочившегося мачо? Слово из языка племен с Пиренейского полуострова – разит от меня, я человек не из вашей команды, заполняющей постели смердящими мертвяками, сегодня не останется и трупов, вы скажете – пыль, сострадающий заметит: прах; когда я сижу на земле, между ней и мной только моя жизнь, хей-хей! не прогнусь, дешево не отдам; цыц, смертный! сдаюсь. Собачья смелость пропадает в момент, унюхав волчье дерьмо; «праведник цветет, как пальма» – воодушевляя, рассказывайте безусым ягнятам. А я еще выпью. Я не в завязке.
С чувством обреченности приходит покой. Стальную дверь жучок не съест, друг не сломает, я умру и кровотечение остановится; кукловоды утратят надо мной власть, телевизор в темноте неприкаянно замерцает, подчеркивая соразмерность потерь, находок, расколотого топором арбуза, поточных ребусов, бессистемных забав озверевшего интеллекта, да смени ты диск, не шуми электродепилятором для носа, ставлю Beastie Boys. Настраиваю на Sabotage. Вам лет сорок пять?
Двадцать девять.
Тем более у вас многое впереди. Непременно, безусловно. Однако не столь много, как мне показалось ранее. Если в двадцать девять вы выглядите на сорок пять, то не столь много.
Позади у меня гораздо больше. Если в двадцать девять, я выгляжу на сорок пять. Она за забором, я за забором, они смыкаются, но мы не торопимся друг к другу перелезть. Людмила не согласится шататься со мной по стране в компании Филиппа Осянина: «Мне некогда, Стариков… проблематично, ты же понимаешь» – Ахилл волоком тащил издевавшегося над его любовником Гектора, и я ее просвещал, по возможности показывая процесс на себе; Люда ошарашенно шептала: ты бы видел… ты бы со стороны… ты вызрел на компосте из грусти и дурмана… я не смогу.
Земная, устойчивая женщина. Редко кому так везет. Но и редко кому так не везет – не редко, Максим, обычных людей горланящее и прессующее большинство; им навязывают ненастоящий мир: покорены, присвоены; озираясь, едят шаурму, доверяют разум масс-медиа, мы стоим, взмахивая руками, стоим и взмахиваем, вызываем сочувствие набожными взглядами, ныть запрещено. Выть позволено. Сидящий на пони проходимец украдкой кричит за него: «И-иии! Эй, ты!… Видишь как вопит голодная лошадка. Дай быстро денег на пропитание».
Людмила заспешила к себе с утра. Не любовь, друг, какая любовь. Когда любовь, палкой не выгонишь.
Ехала в вагоне, чесалась, взирала на взволнованных бугаев, подтягивая к губам бежевый шарф; ее учили не отдаваться первому встречному: я покрасила волосы, ты не заметил.
Я ощутил запах краски. От тебя пахнет краской и кошкой, у тебя нет кошки, так пахнет от тебя самой, но у добродушного обеспеченного мужчины, оказавшегося брачным аферистом Александром «Ряженым», на тебя набросилась не собака, а попугай. Здоровый такой попугай.
И пигментация кожи. И провонявшая мочой койка в доме престарелых. Как итог долгого и славного пути.
Презервативы под кровать не швырять. Закинувшись прописанными колесами, приложим все усилия, чтобы презервативы нам понадобились. Честолюбиво вывалимся из гробов; если продолжения жизни не будет, веско скажу – она не удалась. Впрочем, я надеюсь, что основные ошибки в будущем. Вселившийся в шакала покровитель мертвых Анубис положит морду на подгнивший валежник, лениво хрустнув позвонками. Ему понятны наши простейшие человеческие чувства. Он наигрывает одним когтем по одной клавише.
У меня с ним ничего не было.
Читать дальше