Борис Блох - Встречи с Маркизом

Вероятно, был один такой «живой Будда», который вернулся с той стороны бытия и записал всё что он пережил… Сорок девять дней, это ещё не тот срок, после которого возвращение уже невозможно… Только если предположить, что тот самый монах проделал сам этот путь реинкарнации, то как и зачем он вернулся? Чтобы написать эту самую книгу мертвых? Или он сам, простите, заблудился, и снова вернулся туда откуда начал? Тут логика вряд ли поможет, но тема, сама по себе, интересная…

Кроме того, что там будет какой-то свет, в направлении которого надо двигаться, Фома ничего конкретно из книги не запомнил. Помнится, потом на пути должны были встретиться всякие божества тибетские, многорукие, многоглазые, разноцветные, сложно сочиненные… Запомнить их имена и лица было невозможно. Это было как раз сомнительно для тех европейцев, которые всё склонны понимать буквально: и что, мне тоже такое может привидеться? Некоторые полагали что людям, выросшим в Европе и не знакомым с Тибетской традицией, такое привидеться не может, даже в страшном сне не пригрезится. А если так то какой в этой книге смысл? Означает ли это что реинкарнация не грозит людям европейским? Мы же не умеем погружаться в глубокую медитацию на годы, значит не будет у нас и своей «европейской, немецкой, английской, французской книги мертвых», да и в Тибете уже давно никто этого не может.

Почему-то этого мутного зеленоватого света при полном отсутствии каких-либо ощущений пространства и времени, оказалось достаточно чтобы помутневшее сознание определило всю критичность сложившейся ситуации, ощущая внезапно отчетливую дистанцию между духом и телом, и если бы тело было еще хоть как-то подвластно сознанию, он всеми силами рванулся бы туда, непонятно куда, то ли к свету, то ли вниз, то ли вверх, не понятно, то ли в глубь, то ли на волю…

Мутный просвет медленно увеличился, то ли сам по себе, то ли раздвигаемый силой воображения, и Фома с удивлением отметил, что туманность тумана как бы ослабела, отчасти позволяя увидеть прозрачную пустоту, наполненную светом, хотя остановить свое внимание было абсолютно не на чем. Туман посветлел, и чем-то напомнил Фоме сценические облака, которые вдувают на сцену для любителей спецэффектов. Присмотреться к чему-либо было решительно невозможно, потому что не было ничего…

Сгусток темного цвета прямо перед Фомой вдруг оказался грузным мужчиной в шелковом домашнем халате. Еще немного, и до него, наверное, можно было бы дотянуться рукой, когда Фома вдруг заметил его присутствие, а он, судя по всему, заметил Фому.

Фома оглядел человека в халате с некоторым недоумением. Темно-синий халат с узорами был явно свежевыглажен, и сидел безупречно, шелк слегка поблескивал в рассеянном свете мутного тумана, а вышитые узоры на халате были скорее всего ручной работы. Человек был одет то ли в сандалии, то ли в шлёпанцы, в общем было такое впечатление что его выдернули из своего собственного дома, где он мирно отдыхал у камина проводя время за чтением, с чашкой чая, или, может быть, чего покрепче.

Человек с укором посмотрел на Фому, как на гостя незваного и нежданного.

– Молодой человек, – вдруг проговорил он весьма недовольно, и как будто вынужденно прервав молчание – давайте не будем терять драгоценное наше время, я так думаю, что ваше имя Фома, и я не совсем понимаю, что вас сюда привело. – он оценивающе оглядел Фому и продолжил – Вы молоды, неустроенны, неопытны, и у вас в голове полный беспорядок. Я, право не понимаю, почему вы сюда попали.

– Простите, нам не приходилось раньше встречаться? – его вопрос показался Фоме простым, но вполне абсурдным.

– Нет, вряд ли… – Фома на мгновение задумался, где и как… Но ничего разумного в голову не приходило… – Постойте-ка, я, по-моему, вас видел где-то… Только где? И конечно же не в домашнем халате…

– Конечно же, нет – слегка иронично парировал незнакомец – конечно же не в халате. И конечно же не здесь, и не в таком виде… Впрочем, позвольте представиться, меня зовут Донасьен, по вашему, по русскому обычаю, был бы я, наверное, Данилой, а полностью Донасьен Альфонс – это можно считать, что Данила Афанасьевич.

Он поглядел на озадаченного Фому, и добавил – или по-другому, Маркиз де Сад, может быть, слышали? – мой титул известен в миру лучше, чем мое имя.

– Точно! – Фома попытался собраться с мыслями, которые вдруг бросились врассыпную, – я ваш портрет на выставке видел. Был же какой-то юбилей, двести лет, что ли? Вообще-то, даже интересно, я вообще-то этой темой не интересуюсь… Не очень интересуюсь, то есть… Хотя вообще, конечно, интересуюсь, но не очень… – Фоме показалось что он несет чушь, но ничего умного в голову не приходило, и оскорбить Маркиза тоже не хотелось, так он выглядел незлобно и по-домашнему.