Эна Трамп - Беспризорница Юна и морские рыбы. Книга 3. Необычайное путешествие воробья по имени Нис и беспризорницы Юны, и что они там нашли, и что потеряли

– Угу… Получилось, – сказала Юна. Они с воробьем переглянулись.

– Спать, – сказал Лёша Хряпов.

А утром они проснулись. Оделись во все эти свитера и куртки, – теперь обе были похожи на самых настоящих беспризорниц. Ничего у них с собой не было. Колбасу уже тоже всю съели. Лёша Хряпов и Простофедя провели их до остановки и посадили в автобус. Который должен был вывезти их за пределы города. Автобус тронулся – а Лёша Хряпов и Простофедя остались на остановке.

Стояли беспризорница Юна и воробей по имени Нис. Юна стояла на одной стороне дороги, а Нис на другой. Когда Юна видела вдали появляющуюся машину, или грузовик, она начинала кричать, петь, возбужденно приплясывать и приговаривать, – а когда машина начинала приближаться, она переставала это делать, а вытягивала правую руку ладонью вниз. Но приговаривать не переставала:

– Давай! Сейчас мы тебе поверим! Мы тебе верим. Что ты нас хочешь повезти. Куда нам надо. А куда нам надо? Сейчас узнаем. Давай, ну! НУ!!! Аааа-а-а! у тебя шина лопнула! Карбюратор протек! И мост погнулся! Ты навернешься вооон за той гооооооор-кой!!!

Это уже причиталось машине вслед, когда та – вжжжжжжих! – не останавливаясь, проносилась мимо. Но после этого была следующая машина. Так что Юна молола языком просто не прекращая. У воробья уже уши заложило от этого трезвона. Поэтому она стояла на другой стороне дороги, и когда видела машину – то все равно Юна видела и эту машину, она кричала: – Воробей, дава-а-ай! – И начинала приплясывать и пританцовывать, а когда машины проносились мимо поднятой руки воробья: – Аааа-а-а! Там вас гаишник поджидает!!! Будете там торчать пять часов! В моторе мыши заведутся!!! – Пока что пять часов торчали тут они с воробьем. Солнце их кратковременно пригрело и даже утихомирило – в том смысле, что Юна где-то час делала все это молча – но теперь оно уже перевалило зенит; сразу начало становиться холодно, и Юна – видимо, желая поддержать воробья, – открыла рот, чтобы уже его не закрывать навсегда. Это она зря. Воробей некоторое время терпела; но потом она тоже открыла рот, чтобы спросить – зачем пропускать машины, которые едут туда, то есть обратно? Все равно не знаем, куда нам надо. (До этого они стояли на одной стороне дороги.) Будет в два раза больше, которых можно остановить.

Юна захлопнула свой и уставилась на воробья. Не потому, что воробей предложила что-то сильно умное – эка невидаль, Юна сама бы додумалась до этой идеи не более чем через три минуты. Тем более, что «туда, обратно» – это теперь была чистая условность. Был уже второй, или третий день с тех пор, как они покинули Лёшу Хряпова с Простофедей, и хотя за все это время вряд ли отъехали так же далеко от них, как за первый – от города, Лёша Хряпов с Простофедей казались теперь такими же далекими, как город. Может быть, даже дальше. Юна бы не взялась утверждать с уверенностью, что они вообще были. Если бы не… нет, постой, а как же куртки? – Которые не грели вообще! в которых они уже две ночи ночевали на скамейках на каких-то полустанках – до которых их довозили какие-то непонятные электрички, у которых конечная была через две остановки после того, как в них влезаешь на станции, – к которой, в свою очередь, тебя подкинут по пять километров сомнительные грузовики (один был с хлебозавода, и Юна с Нисом получили от шофера по горячей буханке – которые, но уже холодные, они и грызли на этих скамейках).

Так что всё окончательно перепуталось.

И тем не менее. А тем даже более: ни разу! За все это время воробей не захныкала, не запросилась к маме, и даже не указала беспризорнице Юне, что они заблудились. Предположим, они не заблудились. Трудно заблудиться, если с самого начала не знаешь, куда идешь, знаешь только, что ищешь, – а тогда все равно, где и искать. Но если оно не находится в первые три часа? Неизбежно приходят в голову мысли. У Юны было их уже штук пять – и она не переставала поражаться, искоса поглядывая на воробья. У воробья не было. Она вела себя спокойно. Можно было бы подумать, что ей все это нравится, – если бы не реплики, которые она себе время от времени позволяла. Например, сегодня утром, когда они выбирались со станции опять на дорогу, и Юна – от холода, конечно – принялась болтать и петь, она услышала от воробья – что? «Помолчи немного». – Еще пару-тройку было за эти дни в этом роде. Юна, слыша такое, лишь похмыкивала. А дело в том, что беспризорнице Юне нравилось все, что она не могла сама придумать. – А никогда в жизни она не могла бы придумать, или хотя бы угадать, что с такой попутчицей ей придется искать Белого Ворона. Она бы могла придумать что-нибудь вроде себя; ну, в крайнем случае – Санты. Даже никогда бы не узнала, что такое бывает!!! – не встреть она тогда ее на крыше. И теперь ей нравилось: как воробей умывается из-под колонки в деревне, через которую надо пройти, чтобы выйти на трассу; как потом аккуратно заплетает мокрые косички. Как она заснула первой ночью на станции после Лёши Хряпова и Простофеди – на лавке, нахохлившись, носом в воротник – Юна поняла, что будет драться не на жизнь, а на смерть. С полицейским, с кассиром, или с просто любым посторонним, – с любым, кто захотел бы разбудить воробья в эту минуту. Утром она про это забыла. Конечно, они бы все-таки поссорились, если бы воробей слишком бы сильно огрызалась с Юной и мешала ей делать то, что ей хочется, – но, вроде бы, воробью тоже нравилась беспризорница Юна. А главное – несмотря на путаницу в пути, ни по каким признакам, ни на одну секунду по ней нельзя было сказать, что ей хочется назад в город. Как будто внутри себя она с этим рассталась в один шаг; решительно и бесповоротно. Можно так сказать, что она оказалась вдруг большей беспризорницей, чем беспризорница Юна? – Когда в ней это произошло? – Не тогда еще, когда они ехали в поезде – нет, не тогда; а когда? – воробей вообще говорила мало; можно было не сомневаться, что и сейчас не скажет.