Ник Чума - Красное на белом. Рассказки

Стыдно. Теперь он притронется к девочке, только если она будет его женой. И только из большой и чистой любви. Сегодня Андрийкино детство закончилось. Закончилось детство.

– Вы считаете, что можно доверять этому рассказу? – спросил судья, захлопнув папку.

– Он болен, серьёзно болен, – сказал психиатр.

– Почему я должен доверять этим домыслам? Ведь никто не доказал даже, что у него был старший брат Степан, и все эти рассказы о немцах, трупах и каннибализме родителей. Доказательств никаких.

– Вы же понимаете, что случай уникальный, его надо исследовать, а не казнить. Я знаю, что есть родственники убитых. И на их месте я бы сам растерзал его. Но ради того, чтобы не было новых жертв, чтобы мы могли узнать, что становится причиной появления таких чудовищ, ему надо оставить жизнь.

– Три экспертизы подтвердили. Что он вменяем…

– Эксперты тоже люди… Они необъективны.

– Да вы понимаете, что меня просто сотрут в порошок все: родственники жертв, газетчики, руководство? Нужна кровь, отмщение!

Судья больше ничего не сказал. Он поставил папку на полку. На серой папке синими чернилами было написано: «Андрей Романович Чикатило».

Утром, в семь часов, пижама улиткой сползла с кровати. В сопровождении домашних тапочек с пушистыми мордочками зайчиков она потащилась в ванную, откуда выплыла через пятнадцать минут с пятнами от зубной пасты на груди, похожими на присосавшихся пиявок. Под гипнотическое шлёпанье «зайчиков» пижама добралась до шкафа с одеждой, отворила дверцу и скрылась за ней. К половине восьмого, щёлкнув каблучками лакированных туфель, появилась униформа служащего конторы, о чём возвещал блестящий, как начищенный пятак, бэйджик, висевший на кармане пиджака. Всеми цветами радуги переливались на бэйджике цифры 0563614360. Униформа была идеально сшита. Ни одной лишней детали – всё на своём месте. Синеватый цвет удачно подчеркивал строгость костюма. Белый воротничок накрахмаленной рубашки был затянут в петлю галстука. И ни одной торчащей ниточки, ни одного пятнышка.

Довольная собой, униформа встала перед зеркалом, дабы ещё раз убедиться в безупречности своего вида. Лица у неё не было, был только имидж. Вот на нём она и носила, никогда не снимая, очки для близорукости, хотя видела прекрасно. Но она об этом уже не помнила, потому что очки ей надели сразу же после рождении. Очки прописал имиджмейкер, без которого униформа и шагу не могла ступить, как и без указов, инструкций, статей. Тем более, она никогда не решалась с ним спорить. А имиджмейкер говорил, что без такой оптики нынче не прожить, что близорукость всегда была и будет в моде.

Убедившись, что всё в порядке, униформа посмотрела на часы, стрелки которых указывали на то, что пора завтракать. Она отправилась на кухню. Погремела там чашками и ложками. Затем снова вернулась к зеркалу. Ещё раз осмотрела себя. Потом, прихватив ключи от машины, вышла на улицу, где её ждал автомобиль. Он скоро доставил униформу в контору.

Согласно инструкции 612 48186, в восемь часов брюки погрузились в мягкое кресло, белые манжеты коснулись клавиатуры, в линзах очков отразился свет монитора. Послышалось ритмичное постукивание клавиш. Сначала одинокое, оно вскоре слилось со стуком десятка, сотен других клавиатур, напоминающим шум камнепада в горах. Шелест бумаги, скрежет и стук принтеров и факсов, пиликанье сотовых телефонов – всё это создавало невероятный хаос звуков, в котором не было места для чего-то живого.

Однако к двенадцати часам шум стихал, – следуя правилу 44145, надлежало идти обедать.

Туфли повели униформу к автомату с едой. По пути они останавливались, чтобы униформа могла раскланяться с другими униформами или поклониться униформам, сидящим в креслах повыше. Встречая на пути туфельки на высоких каблучках и коротенькие юбочки, лакированные близнецы замедляли ход, а на брюках, в районе ширинки, появлялась небольшая выпуклость. Но униформа, грозно сверкнув бэйджиком, тут же пресекала всплеск эмоций, ибо это противоречило статье 297607911634786, воспрещавшей проявление половой принадлежности в здании конторы.

В тринадцать часов, бросив в урну перепачканную соусом и жиром салфетку, униформа приступила к работе. И благодаря тому, что она честно трудилась на благо общества в течение восьми часов, в семнадцать ноль-ноль можно было с чистой совестью покинуть рабочее место.

Униформа вернулась домой, где она в ожидании часа, когда можно будет сдать свою смену халату, автоматически присела на диван.