Александр Солин - Две повести

Нет. Хватит. Довольно интеллектуального мазохизма. Определенно я увлекся несвойственными мне фантазиями. И я решительно взял никчемный кусок газеты и зашвырнул его. Но не в мусорное ведро, а обратно в ящик стола.

Несколько дней я жил припеваючи, не думая о злополучном листке и наслаждаясь повседневными заботами. Какой прекрасной, оказывается, может быть жизнь человека, избавленного от общения с собственной глупостью! Какими изящными и точными движениями способно отвечать свободное тело на радостный полет независимой мысли! Как легко и просто могут рушиться преграды и строиться отношения! Короче говоря – ноу проблем!

Через неделю я, все-таки, уселся за стол и извлек газету. Приготовив насмешливую улыбку, чтобы поприветствовать поверженную напасть, я взглянул на нее и застыл: газета была чиста и невинна, как контрольная работа двоечника. Объявления исчезли, и это была плохая шутка.

Я не упал со стула только потому, что не поверил своим глазам. Отпрянув от газетки, я испуганно забормотал:

«Чегочегочего?»

Возникло желание протереть глаза. Подумал – вот сейчас протру их, как протирают запотевшие очки, и все пройдет. Но протирать не стал, а вскочил на ноги и отступил, продолжая глядеть на газету, пока не сообразил, что глаза ни при чем. Стал озираться по сторонам, как делают, когда хотят позвать на помощь. Родные стены скорбно смотрели на меня, как на близкого родственника, которого увозят из операционной прямо в морг. Захотелось вдруг все бросить и убежать. Но не бросил и не убежал, а остался стоять на негнущихся ногах с опустевшей головой и полным отсутствием деятельных усилий.

Через какое-то время первый страх отступил, сморщенное самообладание вернуло меня назад и усадило за стол. Я сидел и глядел на обожженный силуэт, пока остатки скепсиса не заставили меня протянуть руку и осторожно взять папку за краешек, чтобы перевернуть ее. Этого требовала одна маленькая глупая мыслишка, чей слабый голос был слышен только благодаря тому, что все серьезные мысли в этот момент находились в глубоком обмороке. Она утверждала, что если на обратной стороне газеты объявления сохранились, то конфуз с лицевой стороной легко объяснить неизвестной химической реакцией от воздействия света на темное прошлое газеты. Мыслишка была и маленькая, и глупая, но метила в разряд спасительных. Я послушался ее и перевернул папку. Обратная сторона газеты глянула на меня пустыми берестяными глазами. И тут уж все шутки, даже плохие, закончились. Окончательно ошалевший, но не желающий сдаваться мозг заметался в поисках разумного объяснения, прежде чем бухнуться на колени и воздеть очи к небу.

«Дети. Нашли и подменили…» – первое, что пришло мне в голову.

«Но они ничего не знают про газету» – тут же возразил я сам себе.

«Может быть, подсмотрели или случайно нашли» – продолжал настаивать я.

«Но раньше они не подсматривали и не рылись в моих вещах» – возразил я в их защиту.

«Время идет – дети растут» – цеплялся я за ничтожную надежду, уже понимая, что для подобного своеволия нужно было воспитывать их совсем иначе.

«Нет. Невозможно. Да и не могли они так обработать газету в их возрасте» – окончательно отмел я подозрения от детей.

«Тогда, жена» – для порядку предположил я.

«Исключено!» – обрезал я безо всяких объяснений.

Других фигурантов не было.

«Тогда кто и зачем?» – паниковали мозги, в то время, как интуиция, словно собачка без поводка, уже успела забежать вперед и пометить то место, где разумные доводы кончаются. До него оставалось совсем немного.

«Но этого не может быть!» – в отчаянии возопил напоследок я, чувствуя, как трещат устои.

«Значит, может» – меланхолично ответили мне.

Если бы на моем месте оказался пытливый исследователь, он бы, конечно, повел себя совсем иначе. Он, безусловно, был бы рад такому происшествию. Да что там рад – с ума бы сошел от неизвестного счастья! Это же мечта всех сумасшедших – вступить в контакт со сверхъестественным! А то, что бумажка имела к этому прямое отношение, не вызывало теперь сомнения. Да и к тому же сама шла в руки. Но почему ко мне? Ведь я не был пытливым исследователем и никогда не стремился к сомнительным контактам во имя науки! Мне было достаточно того, что таинственная дверца существует, однако я вовсе не горел желанием знать, куда она ведет. «Меньше знаешь – лучше спишь» – вот девиз человека разумного, тем более что все, что мне нужно я уже знал. А потому чувствовал себя сейчас конюхом, у которого заговорила лошадь, рыбаком, у которого на глазах пересохло озеро, патологоанатомом, присутствующим при незапланированном воскресении. Одним словом – несчастным, которого неизвестная сила оторвала от земли, отчего он болтает скрюченными ногами в воздухе, пытаясь найти им опору. И тут моим смятенным мозгам их трезвеющая часть подсунула консенсус.