Александр Солин - Две повести

Приблизительно такими умозаключениями попытался я вставить приблудную гостью в строй дисциплинированных вещей. Рассеянные мысли о судьбе несчастного клочка бумаги привели меня, в конце концов, к праздному выводу о превратностях судеб людей, которые сами есть не что иное, как клочки бумаги на космическом ветру. Но поскольку печальная сторона философии тем и хороша, что лично нас не касается, то я, оглядев теплый мир и вновь ощутив уют, уже приготовился слиться с землей, если бы одна невольно подмеченная мною странность не остановила меня.

Странным было то, что прочие бумажки, как я уже говорил, сновали по площадке туда-сюда, как живые, то замирая, то возобновляя движение. Эта же, ничуть не лучше и не хуже других, лежала на открытом месте, как приклеенная, как будто ветер был не властен над ней, и тем самым по-прежнему не желала вставать в общий строй. Скосив глаза, я смотрел на обожженную гостью, совершенно уверенный, что еще чуть-чуть, и она поковыляет дальше. Бумага оставалась на месте. Я напрягся и, не моргая, уставился на нее, словно пытаясь силой воли сдвинуть ее с места. Газета лежала неподвижно, как кусок асфальта. Откуда-то прибежал маленький грязный бумажный комочек, перекатился через нее, как заяц через кровать, и побежал дальше. Газетка не шелохнулась.

«Что за черт?!» – озадаченно подумал я и украдкой огляделся по сторонам. Народ вокруг трудился истово и вдумчиво, не обращая внимания на меня и мои трудности.

Я протянул руку, осторожно взял газету и положил ее на ладонь, обломав при этом несколько кусочков черного пепла. Бумага была легка и тверда. Я поднес ее ближе и рассмотрел.

Безусловно, она вовремя спаслась от огня, хотя тот все-таки успел ее как следует облизать. Пожелтевшая в центре, газета ближе к краям становилась желто-коричневой, потом просто коричневой, затем густо-коричневой и заканчивалась обугленными завитушками. Нижний край и сгиб не пострадали, и кусок газеты можно было даже развернуть. Оставшиеся в живых буквы чувствовали себя вполне прилично и, складываясь в объявления, продолжали приглашать на работу сантехников, сборщиков, монтажников, разнорабочих, системных администраторов, операторов, а также музыкальный коллектив для нового ресторана. Обещали зарплату, сообщали адреса, просили звонить по указанным ниже телефонам. То же самое – на обороте. То же – на развороте. Короче говоря, это была даже не газетка, а газетенка, какие нынче распихивают и раздают направо и налево всем желающим.

Первоначальное ощущение чертовщины обратилось в раздражение. Я закатил глаза и в незатейливых выражениях попросил прощения у неба за то, что трачу время на хрен знает что, после чего легким движением руки послал кусок бумаги подальше. Бумага красиво спланировала и улеглась метрах в двух от меня. Я нырнул под машину и сразу позабыл о ней.

Когда пришло время уезжать и я принялся собирать и складывать в багажник свою походную мастерскую, взгляд мой снова наткнулся на газету. Та, как ни в чем не бывало, продолжала лежать на том самом месте, куда я ее отправил. Это было уже слишком. Я стоял и смотрел на наглое желтое пятно, не зная, как мне поступить. Сделать вид, что ничего не происходит? Неправда. Что-то происходит. И это что-то пялится на меня, как бельмо с глаза, словно говорит: возьми меня с собой. Взять с собой этот подзаборный мусор? Да чего ради? Только потому, что он странно себя ведет? Да мало ли кто и что странно себя ведет в этой стране! Да это все равно, что расписаться в дремучем невежестве и примитивном простодушии! Это мне-то, потомственному инженерно-техническому работнику и атеисту в третьем поколении!

Почти все водители суеверны в том, что касается дороги. Многие из них суеверны и в быту. Но встречаются исключения. Это те, кто ладят и с богом, и с гаишником, чудо называют феноменом, почтительно относятся к случайностям и признают коварную неизбежность совпадений. Может быть они не правы, может быть они неосторожно самоуверенны. Может быть. Однако я тоже был из их числа. А потому подошел и поднял загадочный листок. Осмотрев газетку еще раз, я небрежно бросил ее в развалы багажника, решив, что займусь ею на досуге.

Я был давно и прочно уверен, что все на свете имеет свое научное объяснение.

Несколько дней газета валялась в багажнике, все больше теряясь среди вещей, которыми был завален зад моего автомобиля.

Наконец я вспомнил о ней, отрыл и принес домой. Там я расправил ее, вложил в прозрачную тонкую папку, сел за стол и положил перед собой. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, пока я не спохватился и не посоветовал самому себе сходить к психиатру. В сердцах схватив газету, я поспешил на кухню, чтобы вернуть самоуверенный клочок на его законное место, то есть в мусорное ведро. Однако придя туда, я обнаружил, что по дороге мой пыл угас. Споткнувшись о собственную нерешительность, я вернулся назад, вложил газету обратно в папку, выдвинул нижний ящик стола и бросил ее в самую глубину.