Георгий Юрьев - Духосад. Повесть о духоделическом эликсире стабилизации старения и пересадке Духа

– Утром жду вас с докладом, – сухо напомнил Руденко подчинённому.

– Да, конечно.

– Нужны новые идеи, Антон.

– Будут, Павел Иванович.

Руденко удовлетворённо кивнул. Сходни заскрипели под ногами профессора и его сотрудника. Антон нёс две тяжёлые сумки. Он встряхивал длинными волосами, падавшими то и дело на глаза. Тонкое лицо его было обиженным. Но не от того, что он сейчас исполнял роль грузчика. А от того, что предстояло ему получить завтра утром от гнева беспросветного садиста – так он припечатывал характер Руденко, конечно, проговаривая это только внутри себя и никому-никому больше.

Неприятность сбылась на сто процентов. Утром Антон монотонно и занудно, запинаясь, докладывал Руденко о проблемах, возникших в работе новейшей системы акустической заморозки – она перестала выходить на требуемый температурный режим минус 220 градусов, застыла на 160 градусах. Это явно срывало дедлайн очередного эксперимента.

Профессор раскраснелся, лицо его приобрело как бы контрастность из-за углубившихся морщин. Он сидел за рабочим столом и поглядывал то в ноутбук, то на Антона, отчитывал подчинённого нудным голосом, по-иезуитски деланно спокойным тоном, намеренно вставляя в речь замшелые канцеляризмы и нажимая на больные точки собеседника:

– А посему, в силу данного обстоятельства, вы, товарищ Станиславский, останетесь без премии. Что значит холодильная установка полетела. Что это значит?! У нас дружок, не овощная база! Ступай и решай вопрос. Будь смелей, акробат! Вы что – не желаете заниматься холодильной установкой диспергатора, господин цирковой акробат, а позднее театральный режиссёр?

У Антона от обиды насколько раз дёрнулся кадык, он робко попытался возразить обиженным голосом:

– Павел Иванович, я давно уже не работаю в театре. А в цирке проработал всего два месяца. Это больной… это болезненный для меня вопрос… а вы меня ежедневно…

– Ошибаешься, дружок, – со злорадством перебил профессор. – Как это ты не работаешь в театре? Мы все в нем работаем. Жизнь – это театр, и все мы актёры. Помнишь, кто это сказал?

– Помню. Шекспир. Уильям.

– Угу. Это помнишь. И мой вариант, он не хуже, чем у Шекспира, тоже запомни: весь мир – это цирк, и все мы – клоуны… Не акробаты, а именно клоуны! Согласен?

– Я подумаю, Павел Иванович, – потупился Антон.

– «Поду-умаю». Ишь ты! … Хоть бы слово доброе сказал своему начальнику. Только и обижаешься…

Внезапно профессор стал распаляться, на его лице проявились темно-фиолетовые пятна:

– Где бы ты был сейчас, если бы я тебя не вытащил из той истории? С поножовщиной в гей-клубе? Где бы ты был, если бы тебя признали вменяемым? – почти закричал он.

Антон молчал.

Профессор завершил уже спокойнее, пожевал немного губами по своей застарелой привычке:

– То-то, дружочек. И не дерзи. И – бегом исправляй ситуацию… Если надо – срочно вызывай гарантийщиков, самолётом, завтра же!

Антон вернулся в свой номер, бросился в кресло, сжал голову руками, потом вытащил из кармана пиджака упаковку таблеток, выдавил одну, запил водой. Немного успокоившись, подошёл к висящему на стене зеркалу и поправил себе височки маленькими ножницами. Потом подстриг пух на ушах. Налил себе виски из стоящей на столе бутылки, вместо молока за вредную работу. Выпил и заел фирменной шоколадкой «Дельфиньчик».

– …И все мы клоуны… – грустно процитировал он начальника. Несколько минут успокаивался, потом вздохнул облегчённо, проворчал:

– А вы, товарищ полковник в запасе, он же господин Руденко, – вот вы и есть самый главный клоун. Перед подчинёнными как не покривляться!

Антон испуганно посмотрел на дверь своего номера – не приоткрыта ли? Ведь если кто услышит – тут же доложат Руденко его клоуны чином и статью помельче.

Шестилетний мальчик Карпуша в одиночестве бродил по едва освещённому коридору жилой части института. Ребёнку было скучно, он безрадостно поигрывал мячиком, который, прыгая от пола до потолка, при этом светился изнутри разными цветами.

Карпуша, увидев полуоткрытую дверь, заглянул в неё. Руденко углубился в расчёты на компьютере.

– Папа, пойдём на море, я хочу снова собирать ракушки. Пожаа-алуйста, – просительно протянул мальчик.

Профессор, зашуршав белым накрахмаленным халатом, резко отбросил грузноватое тело на спинку чёрного кожаного кресла, снял очки с глаз, казавшихся всегда немного грустными, заулыбался:

– О, Карпушка! Решил проведать меня?.. Вот что. Вот тебе вкусная конфета. – Руденко открыл ящик письменного стола, порылся там, нашёл сладость. – Карпуша – не поверишь! – я еле сдержался, чтобы самому не съесть. Но вот, видишь, для тебя сберёг… Держи!