Людмила Волынская - Дважды войдя в одну воду

– Дюймовочка, я люблю тебя, – еле слышно пропел он в трубку.

В ответ ему донеслось такое же тихое и невыразимо прекрасное:

– Я тебя тоже…

Ну, что такого прекрасного было в этих коротких словах? Это уму непонятно было. А душа-то все понимала и, наполнившись до краев прекрасной мелодией любви, отключилась. Отключилась и опустилась с заоблачной высоты на грешную землю.

Спрятав мобильник, Андрей оглянулся, не слышал ли кто-нибудь его воркования. Друзья и без того поддевали его, называя влюбленным пингвином. Это Светкина душа, поющая в унисон с его душой, правильно все понимала. Но стоило ему мысленно попытаться влиться в привычный ритм их тусовки, как он сам себе стал казаться глупым влюбленным пингвином. Как ни странно, за весь день он так ни разу не попытался представить себя лишь в роли будущего отца.

Не спеша он направился к дому, собираясь войти в подъезд с черного хода. Как шутили сами жильцы, здание, в котором они вели «коммунальный образ жизни», было построено еще при царе Горохе. Если и не при Горохе, так при царском режиме, точно. И имелось у него два входа. Парадный – для господ, черный – для слуг.

Революция, как известно, всех уравняла, сделав из тех, кто был ничем, какого-то загадочного «всем». Вряд ли кто-нибудь из жильцов послереволюционного времени пытался разгадать смысл этого слова, довольствуясь уж тем, что мог жить в комнатах, где раньше жили господа, и входить с какого угодно входа: с парадного и с черного. Так как времена были трудные, жильцам было не до подобных размышлений. К тому же для этого нового типа «господ», живущих не намного лучше бывших господских слуг, быстро придумали новое название – товарищи. Но, опять же, времена были трудные. Время понемногу менялось, менялись и ожидающие расселения жильцы в коммунальной квартире. А два входа так и остались и назывались по-прежнему – парадный и черный.

Когда Андрей спешил или хотел проскользнуть незамеченным, лучше всего было входить с парадного входа, то есть, с улицы. Когда же хотелось подольше задержаться во дворе, лучше было идти к черному входу. Он любил свой двор. Там прошло его детство, можно было встретить знакомых, собиравшихся по вечерам в беседке. Даже старушки, в теплое время года плотно заполнявшие скамейки, не были им помехой, так как двор был засажен кустами сирени и жасмина, ставшими для жильцов со временем настоящей головной болью. В прямом и в переносном смысле.

Меньше всего Андрей мог ожидать, что когда-нибудь за одним из этих кустов откроется ему тайна, о существовании которой он даже не предполагал.

Услышав из-за цветущего куста жасмина голос матери, Андрей остановился. Собственно, остановился он не так от самого голоса, как от поразительной схожести с ним. Оглянувшись, Андрей только сейчас заметил, как сгустились вечерние сумерки. Старушки со скамеек перекочевали к экранам телевизоров. В беседке было оживленно, но за этим кустом он мог спокойно оставаться незамеченным. Вот только на сердце было отнюдь не спокойно. Наоборот, стало еще тревожнее, когда послышался голос отца.

– Нора, столько времени прошло. Ничего уже не изменить, – своим привычным тоном говорил отец. Но говорил приглушено, и в тоне его улавливалась тревога.

– Разве я похожа на идиотку? – с чувством горечи ответили похожим женским голосом.

– Я тебя сейчас ничем не обидел, – ответил отец все тем же тоном.

– Тогда с чего ты взял, что я через восемнадцать лет захочу что-то менять?

– Незачем ворошить прошлое. Пожалей Машу.

– Нашей Маше хуже всех, – тихо вздохнув, произнесли похожим голосом.

– Считаешь, узнав правду, Андрей проникнется к тебе любовью или жалостью? Да он о тебе толком-то ничего и не знает.

– Вот я и хочу, чтобы узнал, – все так же спокойно, но твердо отвечал похожий голос. – А любовь и жалость можешь оставить себе. Я это уже проходила.

– Но… скажи, зачем тебе это?

– Зачем? – непоколебимый голос превратился в стальной. —

– Зачем тебе называться отцом, а ей – матерью?

– Потому что он наш сын. Это, в конце концов, естественно.

– Так и я ему нечужая, Суслик.

– Зачем ты так?

– Как?

– Какой я суслик?

Послышался нервный смешок. Непродолжительное молчание. Потом похожий голос прозвучал виновато тихо:

– Не обижайся. Я привыкла мысленно называть тебя так, потому что когда предает суслик, не так больно, чем, когда тебя предает муж, у которого есть имя, отчество и фамилия.

– Прости, Нора. Если бы ты знала, как я раскаивался, как мучился все эти годы.