Галина Балабанова - Год Синей Лошади. Рассказы о жизни, счастье и любви, написанные с юмором и от души

– Я сумасшедшая мать, – говорит она Машке, и лицо ее сияет как начищенный самовар. – Ты слышишь меня?! Я неприлично счастлива!

– Не волнуйся, – опускает ее на землю подруга, – в этом состоянии ты теперь будешь пребывать да конца дней. Мамашки, в большинстве своем, все такие. Знаешь, как это называется?

– Как? – удивляется Юлька.

– Наркотиком материнства. И тебе он, по-моему, достался в большем количестве. Это, конечно, здорово, но объясни мне, дуре, почему ты все время смеешься?

– Не знаю, – хохочет Юлька, – может, мне в роддоме смешинку в рот положили?

– Может быть, – безнадежно вздыхает Машка, всем сердцем радуясь за подругу. – Ладно, балдей, только, гляди, не переборщи, а то испортишь мальчишку.

– Чем же это я его испорчу?!

– Растворишься в нем, как ледышка в стакане, и испортишь Андрюшке жизнь. Впрочем, до этого еще далеко. Хотя… бабка моя говорила, воспитывать надо, пока поперек лавки лежит, а как вдоль ляжет, так уже поздно будет. Но я думаю, тебе это не грозит.

– Я так люблю тебя, – воркует в ответ Юлька, целуя в дырочки телефонную трубку.

– И я тебя, – умиротворенно вздыхает Машка.

Так незаметно, в делах и заботах, проходят Юлькины дни.

Андрюшка подрастает и уже делает первые шаги. Юлька цветет, радуясь каждому движению ненаглядного чада. Машка по мере возможностей оберегает крохотное семейство от забот, подключив к процессу воспитания гражданского мужа.

Юлька счастлива и уже не мечтает о большем. Ей кажется, что жизнь и так с лихвой одарила ее. Но судьба приготовила ей еще один подарок, Андрея, ее первую не случившуюся любовь. Того самого единственного мужчину, с которым она проживет долгую счастливую жизнь, и от которого родит двух замечательных дочек – Соню и Лизу. И появится он в ее жизни неожиданно, как грибной дождь после грозы.

«Я шел к тебе всю жизнь, – скажет он, подхватив Андрюшку на руки, – и больше никому тебя не отдам».

Юлька прилипнет ногами к полу, а когда оторвется, поймет, что парит в воздухе вместе с Андрюшкой, огромным букетом оранжевых хризантем и розовым слоном с ромашкой за ухом.

«Все бабы – кошки, такие же сволочные и продажные». Сколько раз я слышала эту фразу от своего соседа по коммуналке, толстого, потного мужика с картофельным носом и белесыми волосами, небрежно лежащими на шарообразной голове. Он повторял ее каждый день, выходя на общую кухню, чтобы налить литровую кружку чая и тут же выхлебать ее, не присаживаясь на стул.

Проглотив кипяток, подкрашенный жидкой заваркой, он с грохотом садился на табурет, доставал из коробка спичку и, сунув ее в рот, лениво жевал боковыми зубами. Измочалив спичку до состояния тряпки, он выплевывал ее на ладонь, рассматривал со всех сторон и, выбросив в окно, внимательно наблюдал, как она планирует в воздухе. Потом снова садился на табурет и, закинув ногу на ногу, ждал, когда на кухню выйдет кто-нибудь из соседей.

Первой на кухне обычно появлялась Надька Масякина, женщина громогласная, скандальная, не признающая никаких авторитетов, кроме своего супруга, тощего лысого мужика, похожего на усохшего карася, месяцами пропадающего в командировках, связанных с поставками какого-то секретного оборудования на какие-то секретные предприятия.

Считая себя человеком интеллигентным и образованным, а соседей – неудачниками и быдлом, Карась старался как можно меньше соприкасаться с отребьем и большую часть времени проводил у себя в комнате, валяясь на любовно взбитой Надькой пуховой перине.

По праздникам Карась облачался в дорогой серый костюм, нейлоновую рубашку, серебристый галстук в полоску и отправлялся в магазин за коньяком. Пока соседи варили холодец, пекли пироги и ваяли салаты, чтобы съесть все это за общим столом, Надька в индивидуальном порядке готовила любимому праздничный ужин.

В тот день, о котором пойдет речь, Карась уехал в очередную командировку, что привело Надьку не в лучшее расположение духа. Войдя на кухню, где сидел ненавистный сосед, она презрительно фыркнула и, вытащив из холодильника кастрюлю с борщом, с грохотом поставила ее на плиту.

Федор крутанул пальцем у виска и, сунув в рот очередную спичку, демонстративно отвернулся к окну. Надьке не понравился его жест. Она вытащила из кастрюли половник и, облизнув его, шарахнула деревенщину по затылку.

– Слышь, оглоед, у тебя спички есть? – ехидно проговорила она и на всякий случай отпрыгнула в сторону.