– Бадма, помнишь, в марте я у тебя закурить просил?
– Нет.
– А Хурха говорит, что у тебя было. Пойдём пться.
Выходят из шатра, месят друг другу лица минут двадцать. Односельчане уважительно делают круг, но комментариев не дают. Внимательно наблюдают, сдержанно курят. Бойцы встают, отряхиваются.
– Харош?
– Харош.
Возвращаются на свои места в шатер, продолжают пить.
«И печенеги ее терзали, и половцы». Многовековая неприменимая вражда между живущими рядом народами возможна только в речи политика. Конечно, Московское царство стало первым европейским, в широком смысле, государством, подчинившим себе степь.
Венгерское и болгарское государства получили свой пассионарный толчок (а венгры еще и язык) от выходцев из Великой Степи, но степная культура там быстро ассимилировалась. После нескольких веков общения, подчинения и соперничества молодое русское царство смогло говорить с многочисленными ханами на их языке. Казаки отодвигали границу по засекам все дальше на юг и восток, смешиваясь с местным населением, да и само их название – степное слово. Только представьте, что четыреста лет назад власть Москвы заканчивалась где-то в районе Рязани. Дальше были опасные кочевья.
Шапка Мономаха всегда казалась мне чем-то средним между византийским венцом и ханской шапкой из богатого меха. Один из самых русских писателей, подчеркнуто аристократичный Набоков – потомок крещеного татарского княжича. Таких дворянских родов – сотни.
Блок выразительно писал:
«…
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
Для вас – века, для нас – единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!»
Где еще в Европе народ мог изнурять захватчика бескрайним отступлением? Да и в Сталинграде сломали хребет гитлеровскому вторжению по-скифски, посреди ледяной степи.
Главный въезд в Элисту украшен ажурной пагодой. Резные красные и золотые крыши в лучах солнца напоминают блеск маковок православного собора. В метре от другой пагоды, стоящей на площади Ленина, памятник «Светлой памяти братьям-казакам, павшим в братоубийственной Гражданской войне». Вот те крест и благословение Будды, бей комиссаров.
У главного городского храма по кругу расставлены беседки со статуями великих лам. Каждый смотрит перед собой прямо в вечность отрешенным взглядом старых русских икон.
На заборы и деревья рядом с пагодами повязаны сотни лент с молитвами. Каждый вздох ветра несет в небо просьбы, благодарности и чьи-то крики.
К закату сусальное золото статуй загорается пожаром. От этого огня разгорается вся равнина: каждая сухая травинка, каждая балка теперь сияет внутренним светом. Красный круг, напоминающий мне сейчас праздничное лицо скуластой восточной красавицы, бросает улыбки на лоснящиеся бока уставших за день коней.
Лица лам рекомендуют спокойствие. В степи к вечности поближе: вот она, жухлая трава, вот сливающийся с небом горизонт – такие же, как и тысячи лет назад.
В барбершоп я опаздываю на несколько минут. Таксист вальяжно рассказывает мне о том, что, конечно, место для стрижки я выбрал далеко, на другом конце города. Хотя рядом с моей гостиницей он тоже ничего не нашел бы. Такая проблема есть у всех вытянутых вдоль воды городов, во Владивостоке она умножена на качество дорог и возведена в степень обилия машин.
«Вторая речка», ну и название. Почему не «река»? Почему по номерам? Отдаёт скудной казённой фантазией картографа.
По телефону напряженная администратор обещает не ждать дольше пятнадцати минут. Чай и кофе она мне предлагает скороговоркой, набирая что-то на ноутбуке. У местных жителей есть какая-то резкость – от родных муссонных ветров. Говорят порой, как злые колючие ветра, отрывающие тут двери у огромных праворульных джипов. Эти берега – редкий случай, когда морские волны не усмиряют сердце, а будто укачивают до душевной тошноты. Иначе бывает разве что в короткий бархатный сезон.
Однажды эти злые ветра через барачные щели выдули душу из Мандельштама. Сейчас с той же теплотой на меня смотрит дюймовочка-барбер. Она в три раза меньше меня, у нее ни грамма лишнего веса, ресницы как лопасти вертолета и увеличено все, что принято и приятно. Если поборники традиций вернут барберам звание цирюльников, то менее подходящего названию своей профессии человека не найдётся во всей стране.
Читать дальше