Антон Ратников - Репортаж из леса

Растергаева удивилась.

– Вот Пырьев, – сказала она, указывая на длинноволосого студента. Тот смущенно пожал плечами.

Когда все выяснилось, Растергаева произнесла вступительную речь. Говорила она долго, растерянно и туманно. Главное, что вынесла из ее речи публика, – кофе-брейк будет в час дня.

– А наливать-то будут? – недоумевая, расспрашивал соседей Григорьев.

Соседи, видимо, терялись в догадках.

Первый доклад читал профессор Шум, хотя в программе он стоял ближе к концу. Такая замена вскоре объяснилась. Во время своей речи Шум оговорился, что опаздывает на обед.

Выступление Шума мне почти не запомнилось. Единственное, что вызвало широкий общественный резонанс, – в какой-то момент Шум произнес слово «член». Профессора, улыбаясь, зашушукались, студенты загоготали. Его речь была посвящена культурным проблемам современной журналистики.

Следующий докладчик, пожилой журналист из Москвы, был предельно честен с аудиторией.

– Мой доклад называется «Отражение факта в отечественной прессе», – сказал он, выйдя на трибуну, – но об этом я не буду рассказывать.

Аудитория была заинтригована.

– Я расскажу вам о своей судьбе… – продолжил он и на полчаса ушел в повествование о собственных трудовых буднях. Единственное, что было понятно из его речи, – этот журналист – настоящий герой, лишь по какой-то нелепой случайности не удостоившийся соответствующего звания. Он был сыном полка во время Великой Отечественной, зимовал в Антарктике, дрейфовал на льдине, охотился на львов в Конго. Одним словом, прожил полную ярких событий жизнь.

– Интересно, – отметил, обращаясь ко мне, мой сосед, – как он мог воевать, если, как написано в программке, родился в 1946 году?

Я не знал, что ответить. Возможно, что это была еще одна опечатка. А возможно, журналист нагло врал.

Забавно, что в какой-то момент он также вспомнил про мужскую половую систему и произнес слово «пенис».

На этот раз смеялись даже профессора…

Успокоившаяся Растергаева в конце концов шепнула ему на ухо, что его время закончилось, и за руку увела с трибуны.

Следующие несколько докладов были малопримечательны. Петров рассказал что-то об Интернете, Шумаков – о телевидении, Коганова сетовала на «Дом-2».

– Предлагаю переименовать «Дом-два» в «Содом-два», – предложила она.

Мой сосед, поспешно убирая с глаз газету «Жизнь», зааплодировал.

Закончилась первая часть конференции докладом под названием «Говорящие обезьяны». Там было что-то про биологию, и никто не понял, как этот доклад относится к теме конференции. Но спрашивать было неприлично.

Когда объявили перерыв, все выдохнули и побежали в коридор. Там уже дымился чайник.

– Чай? – расстроился профессор Григорьев. Он явно претендовал на что-то большее. – А наливать будут?

Его кто-то успокоил.

Я тоже съел бесплатный бутерброд и нашел в толпе Растергаеву. Происходящее ее явно печалило.

– Любовь Егоровна, – обратился я к ней, – пожалуй, я пойду.

– Не уходите, – вцепилась она в мою руку, – умоляю, не уходите.

– Почему? – опешил я.

– Без вас, – сказала она безапелляционно, – все пропадет.

Я уже хотел возразить, но, исполненный чувства своей значимости, уступил.

– Беда! – прибежала откуда-то лаборантка. – В два часа в этом зале начнется лекция гостя ректора из Москвы.

– Как это? – изумилась Растергаева. – Это же наше место!

– Что-то напутали в учебном отделе! Нужно срочно искать новое помещение.

Представители нашей кафедры зашевелились. Я поспешил скрыться с их глаз. Спустя десять минут пронесся слух, что конференция возобновится в два часа в одной из аудиторий на третьем этаже. Вскоре выяснилось, что в триста тридцать шестой. Я не спеша поднялся туда. Триста тридцать шестым кабинетом оказалась кафедра экономики.

– Здесь будет конференция? – неуверенно спросил я.

– Нет! – рявкнули на меня из кабинета.

Я закрыл дверь и решил ждать здесь, но проносившаяся мимо лаборантка успела крикнуть, что на самом деле мне нужен триста шестьдесят третий кабинет.

– Опять что-то перепутали, – объяснила она заминку.

В триста шестьдесят третьем кабинете остались только самые стойкие. Их я насчитал десять: восемь профессоров и две студентки. То ли им некуда было больше податься, то ли они перед кем-то провинились. Среди профессоров я заметил и Григорьева. Он по-прежнему рассчитывал, что ему нальют.

Конференция продолжилась. На закуску остались самые скучные доклады. Среди них и мой. Про члены больше никто не говорил. Зато профессор Силантьев похоронил жанр репортажа.