Дмитрий Москвичев - Жизнь как неинтересное приключение. Роман

#Я думала, тебе больше. F9.

#Мама, ты охренела. Включи свет обратно.

#Нет, Машенька, это ты. Это ты. Сколько можно у меня в содержанках разлёживаться да билеты по европам требовать, у меня всё пиво закончилось. Выпишу-ка я тебе направление на Белое море, к поморам, у креста поклонного жить будешь, свежим воздухом насыщаться, селёдку вяленую глотать да запивать рассолом. И мужики настоящие, и бороды свои, северными ветрами овеваемые, а на твоих воздыхателей из барбершопов я уже смотреть не могу. Так думаю: если человек захотел выглядеть как дровосек, так пусть возьмёт топор и идёт в лес, а то одно кривлянье и желание сойти за мужика. Не по-настоящему у них всё, как и у тебя. Вот ты и маешься в постелях, дура. Знаешь ли ты, что Боуи любимый твой, за первый свой саксофон мясо таскал для лавочника, пластмассовый саксофон, алё. А теперь ты на него дрочишь. И на саксофон, и на Боуи. Он в земле давно, а ты дрочишь. Твои не-дровосеки из себя мужчин брутальных изображают, а ты изображаешь из себя кого? Гения? Не изображать надо – делать. А ты разлеглась и типа вся такая с мамки орёшь и шеймишься, а по сути банальная невменяшка с нарциссизмом от комплексов. Чо ты, чо ты агришься, правда на жопке лежать мешает? Я тебя точно на Белое море отправлю. У тётки твоей младшенькая – 20 лет – уже на двух работах, и репетитор, и пирожки с вишней для фудкортов лепит, может, тоже на саксофон, я не знаю, вставай давай, лошадь в колготах порванных, хоть пыль смахни со своих вибраторов, дышать нечем.

#Маменька, маменька, ливните отсель, будьте любезны, и так на душе плохо, вы еще со своими нравоучениями. Сколько же в тебе мещанского, неужели, неужели не видно, что не могу я, душно мне здесь, задыхаюсь я, что же ты головлёвщину разводишь да чужими детьми стращаешь. Полежу немного, истерзаю себя мыслями о будущем, встану, махну рукой и буду жить, как получится, может, и в мясную лавку схожу, устроюсь полы мыть, скоплю на билет и уеду – хоть и на Белое море, говорят, много в тех местах домов бесхозных, так я хозяйкой стану, ягоды буду собирать, людей сторониться, говорят, электричество – два часа по вечерам, а вечера всё белые, не отличить от дневного, только бы книг побольше, раз дело такое и чаю индийского листового десять фунтов, да сахару, да писчей бумаги, да карандашей простых, бабой буду, заплетать косу да под косынку от ветра и глаз нахальных прятать, а подначитаюсь, так и с ума сойду от одиночества, сяду в лодку и поплыву. Пусть так. Закрой дверь, пожалуйста. F4.

Машенька, следуя вседержителю, любит импровизацию, когда есть замысел, тогда есть и промысел, всё остальное – от сердца ли, но непостижимое для её ума. Льёт дождь с ядовито-голубого полимерного неба, пахнет резиной, промокшим асфальтом, сырой шерстью, электровыпечкой и дизелем, вода скапливается в тазах нержавеющих, в выбоинах, бурлит в приямках и дождеприёмниках. Какое неловкое слово – дъж-д'ь-пр'и-j о́ м-н'ик – кажется, кажется, что по радио передают дождь, шшшшшшш. У Маши в руках цветок комнатный, вьющийся, взятый случайно, просто захотелось взять, вынести на свежий воздух, нет никого, карантин проливной, только редкие мигалки пульсируют по артериям, идет Машенька в парк Зарядье, туда, где к воде ближе, между монастырем женским и переулком подколокольным, дворами церкви на кулишках и храмом зачатия, выдохлась и легла без сил на парящем мосту, в самом его острие. Лежит, всем телом обняв горшок цветочный, плетёт из сциндапсуса бесполезного, комнатного, обоеполого, косу. Гражданин полицейский, подошедши, справляется: почему же она такая-сякая, голая тут, масочный режим не соблюдает. Второй, подошедши, вытянул губы. Машенька хотела сказать, что приняла перорально порошки вагинальные от месячных, выпарив их предварительно в ацетоне, потому и забыла про маску, надо было срочно идти в парк, подышать воздухом, дома его совсем нет, всё за кордон продали. Но хотела сказать и другое, потому что, граждане блюстители, ничего вы в искусстве не понимаете, не умеете считывать, здесь чистый и белоснежный перформанс, вот я обнимаю лиану комнатную, как обнимала стена прежде весь Китай-город, а Китай потому что «кита», то есть нечто в косу заплетённое или, может быть, забор от тюркского, потому и обняла я, изображая забор или крепость, словом, ограду, которая и защищает, и не пускает, значит, захочет кое-кто из обывателей здешних, так ни входа тебе, ни выхода. Понимаете, дураки с козырьками? Тогда бы спросили: какой же это перформанс, когда нет никого? Тогда бы Маша ответила, что никого и не надо, мне и себя хватает, как бы вынести.