Гаджимурад Гасанов - Млечный путь Зайнаб. Зарра. Том 2

Последнее время он изменился так, словно его подменили. После ее утраты он продолжал жить их общей, неразделимой жизнью, и этим он был счастлив. Иногда, когда к нему приходило минутное прозрение, ему казалось, что он – это не он, что живет жизнью чужого для них человека. А их жизнь осталась где-то там, далеко в прошлом. Вдруг как будто его осенило: зачем продолжать жить чужой жизнью, это преступление…»

Он по религиозным соображениям, морали священнослужителя из жизни самоубийцей уходить не имел права. Но в этой жизни ему больше не осталось места. Он сутками уходил в горы, ночи напролет сидел на высокой макушке, думая о Шах-Заде, так встречал каждую зарю. Домой возвращался опустошенный, глаза его лихорадочно сверкали. Когда ложился спать, рядом с собой укладывал фотографию, ночную рубашку Шах-Зады, обнимал, целовал их, вдыхал ее запахи. Иногда выл как волк. Воспоминания сжигали все изнутри…

Ласкающие лицо, руки лучи солнца, пахнущая землей трава, медом цветы – все это нежило его сердце. И он за постоянство, терпение благодарил сказочную природу… «Надо жить, просто жить во имя жизни, ни жалуясь, ни унижаясь, ни распыляясь». Сейчас он был и художником, и поэтом, и философом. Как щедра эта природа – вечный дом всего живого на земле!

Что-то колючее вцепилось в его руку. Это в рукав рубашки своими острыми щипами вцепился усик ежевики. Только недавно запах цветов этого ростка в себя вдыхала Шах-Зада. Он потянулся к нему и через ноздри стал в себя глубоко вдыхать его запахи. От него пахло жарой, прохладой, земной влагой и небесным простором. Росток ежевики рос один, словно покинутый всеми. «Как я один на всем белом свете», – к горлу подступила спазма.

Хасан встал и ушел. Он зашагал по лесной тропе. Жизнь прожить одному оказалось гораздо сложнее, чем он думал. Никогда в жизни так, как сегодня, не хотелось оставаться одному. Боязнь выдать себя, боязнь быть разоблаченным давила, душила его. Его голова перестала трезво рассуждать, все входы в сердце и выходы словно забились тромбами и неприятным холодом, который сковывал его тело. Иногда он в забытье спрашивал себя: «Может, это сон?.. Может, все это не со мной происходить?.. Может, я давно умер, а мне кажется, что я живу?.. Боязнь – такая страшная сила, ее просто так от близкого человека не скроешь. Выходит, жизнь без страха – тоже конец. А почему? Да потому, что страх – это жизнь, а жизнь – это подъемы, спуски, риск, встреча с трудностями, столкновение с неизведанной до сих пор жизнью. А жизнь – это нечто невиданное, неожиданное, входящее как огонь в грудь. Я и домой к больной жене из страха не возвращаюсь. Боюсь, что не смогу заглянуть ей в глаза. А загляну, не смогу не упасть перед ней на колени и не каяться. Я, действительно, не умею жить по формуле лжи. А Мила не боялась – жила во лжи, она ложью заряжалась энергией. Ложь была ее главной гаванью, в просторах которой кормилась она, как плотоядная, ненасытная хищница».

Молчание леса понемногу его успокаивало. Он замедлил шаг. Надо разобраться. Он подумал, что самое главное – не изменять вере, мысленно стал копаться в текстах священной Книги, потом приступил к молитве. Остановился. Напряженно стучало сердце, мешая думать голове. Когда в памяти начинаешь воспроизвести подробности значимых событий, это похоже на попытку восстановить позабытую формулу жизни.

«…Шах-Зада так нежно и неожиданно прижалась ко мне грудью, что я вздрогнул. Я задрожал перед ней. Потом прижала мои руки к своей груди. Загремел гром, небеса в мое сердце запустили сотни своих огнедышащих стрел; я соскользнул по ее телу, припал к ее стопам. Небеса так и не дали мне ответа. Святой был миг… То, что не было раньше, осуществилось в мгновение ока, а мгновение неожиданно нагрянувшего счастья растянулось на целую вечность. А я не несу никакой ответственности за то, что случилось в этот миг. Но он в корне изменил меня. Нет, теперь я несу ответственность за себя, за ту жизнь, которая в мгновение ока во мне все переменила. А это меня страшно пугает. Миг стал памятью. И, вспоминая его силу и хватку, я опять желаю прожить его. Вот снова наклоняюсь, чтобы поцеловать Шах-Заду в кончик носа…» Тело Хасана напряглось от желания, перед глазами поплыли дымчатые круги. Надо разыскать Шах-Заду, разыскать ту березу, ту веревку, на которой она повесилась… Хасан упал на колени и зарыдал: «О Аллах, за какой грех я потерял ее?!..» – он бился головой о рыхлый снег; с его глаз на него падали крупные слезы, они, падая, превращались в маленькие ледяные стекляшки…