Гаджимурад Гасанов: Млечный путь Зайнаб. Зарра. Том 2

«О боже, вразуми… А вдруг Шах-Зада откажется от меня, как в одно время от меня отказалась Мила. Вдруг она оставит меня, как я оставил свою больную жену, и уйдет к другому мужчине, более молодому? О боже, что же тогда со мной будет?» – горько вздыхал Хасан.

Он в ужасе выскочил на веранду, закрыл глаза, набрал полную грудь воздуха. Через дрожащие губы выговорил:

«Я в смятении. Я не могу просить у Всевышнего совета. Я ничего не знал, не понимал. Я сегодня тоже ничего не знаю, не понимаю. А Первозданный молчит…»

Хасан вспомнил темную ночь в лесу, Шах-Заду, угощающую его фундуком. Может, он помирился с Шах-Задой из-за сострадания к ней? Нет, еще раз нет! Необузданная страсть, беспредельное влечение к желанной женщине, похоть, затаившаяся под маской жалости и сострадания, долго усмирявшаяся добродетельностью, привели его в ее объятия. Едва Шах-Зада прикоснулась к нему, в нем проснулся самец, он воткнул в ее грудь свое кровососущее жало.

Его начитанность, умение слушать и понимать женщин, привычка вызывать в себе сострадание таили губительную опасность для мужчины с подобными внешними данными и подобным складом ума. Он не видел, если видел, то бы осознал, что его умение философски рассуждать, убеждать людей, заглядывать в душу изможденных жизненными неурядицами людей, особенно женщин, одиноких, а их большинство, забитых и покинутых, вызывают к нему их влечение, пагубную страсть. Эта страсть по любому поводу могла воспламениться, превращаясь в огонь, переходящий в большой пожар.

Оказывается, в обществе его не только воспринимали как ученого-арабиста, имама мечети, но и как тонкого знатока женской души, искусителя женских сердец. Только он этого не видел, об этом никогда не задумывался. Он не осознавал, что в женском обществе он не представляет опасность только глухим и слепым. Теперь он, усмиренный, вопреки своей воле вырвался из замурованного логова на волю и потянулся ублажать свою плоть.

Милая Шах-Зада! Его руки жадно ласкали ее лицо, губы, пушистые волосы, грудь. И все его существо стремилось к новым ощущениям. Он и не жил до встречи с ней, а всего лишь бессознательно делал то, что он должен был делать. Каждый день ходил в мечеть по одной тропинке, возвращался домой по той же тропинке. Читал вполголоса одни и те же молитвы. Ухаживал за скотиной, больной женой, ей вслух читал одни и те же суры из Корана. Заглядывая в ее запавшие, беспомощные, тусклые глаза, глаза калеки – символ ее больной души, символ его самоотречения, – ей и себе повторял одни и те же заученные слова утешения.

Другой жизни он не видел, давно перестал о ней мечтать. Она, как твердое семя в расщелине гор, держалась вполсилы, не давая ей высохнуть. Вот пришла она. Она дыханием губ, нежностью рук, теплотой сердца вывела его семя из состояния покоя. Если бы не она, то он бы, как это семя в расщелине гор, давно высох.

«До Шах-Зады я был не только сухим семенем в расщелине гор, я был безличной тенью, отбрасываемой тенью. Моя вера упорствовала, а я, оказывается, всю жизнь старался переупорствовать ее. Но раз желания моей плоти естественно движут мной, даже тогда, когда я верю, почему вот так мною не может управлять моя вера. Почему она не формируется сама, без моего стремления к ней?»

Хасану стало жарко. Он разбежался по лестнице и в мгновение ока оказался во дворе. Выбежал на улицу, по знакомой с детства тропе побежал к реке, разделся, прыгнул вниз головой и поплыл. Плыть бы так без конца, мечтал он, плыть всю жизнь, как деревяшка, щепка по этой прохладной реке, без душевных страданий, противоречивых решений, без самоистязаний. Вспомнил, как мальчишкой от матери убегал к реке. Подумать только, столько лет прошло, а в нем еще живет мальчишеский задор, стремление еще раз убежать, куда глаза глядят. Не хотелось возвращаться в селение, к больной калеке-жене с ее охами, ахами, стенаниями.

Он выбрался на берег, растянулся на большом ровном горячем валуне. Горячие лучи солнца быстро обсушили его. Полежав с минуту на припеке, он вскочил на ноги и пошел в сторону лесной поляны, где недавно был с Шах-Задой.

В лесу прохладно, сумрачно, кусты уходили в гудящий от насекомых полумрак. Хасан остановился там, где переменилась вся его жизнь. На измятой зеленой траве, где они лежали, остались вмятины от их тел. Он лег рядом, стал обнюхивать лежанку. Она еще сохранила запахи ее тела. Хасан не удержался от соблазна, перевернулся на живот, щекой нежно прижался к тому месту с помятой травой, где осталась выемка от ее тела, ее энергетика. Его руки нежно гладили траву, цветы, которые вчера ночью гладила, нюхала, целовала Шах-Зада. Обонятельные органы Хасана наполнялись душистыми, пряными запахами леса. Сидел под тенистым деревом и думал о своей жизни, судьбе своей потерянной на веки Шах-Зады. «Шах-Зада, мы были вместе в горе и радости. Потом ты потерялась. А я остался… Другой, более земной человек, порвал бы все, что с связано с той, которую к себе забрал бог. Потому что бог создает каждого человека единственным и неповторимым в своей сути. И перед богом каждый человек предстает единственным в своей сути. Смерть у человека одна, она человека забирает только в единственном экземпляре. Такова воля бога. А Хасан продолжает жить жизнью той, которая его любила. Сейчас он почти что счастлив, потому что каждую ночь во сне видит ее, общается, целует, ласкает ее.