Ольга Боочи - Женщины в пустоте

Я смотрела на своё отражение в оконном стекле. Подробностей было не различить, только очень бледное пятно лица, тёмные провалы глаз.

Я подумала: Якоб заметил меня такой, какой я была на самом деле. Какой, наверное, и осталась.

Странно было думать, что я была настоящей, когда была незаметной, молчаливой и блёклой, такой, какой я себя так не любила; странно было думать, что это не противоречит моей природе, как я считала долгие годы потом. Скорее, хотела считать, чем считала на самом деле – стоило признаться себе в этом наконец.

Можно было, наконец, перестать бороться с собой.

Листья – ещё зелёные, когда я выглянула из окна нашей комнаты в день своего возвращения домой – начали желтеть, и осень за последние дни заметно повернула к холодам.

Я слышала, что моя мать на кухне, слышала звуки телевизора.

Я отошла от окна.

Эти две недели были похожи на бесконечный парный танец – существование вместе с другим человеком на тесном отрезке пространства.

Моя мать, мне казалось, была рада моему возвращению и старалась освободить для меня место, сделать так, чтобы я не чувствовала здешней тесноты. И тем не менее я всё время невольно знала, где находится и что делает моя мать, краем сознания отмечала её перемещения, подстраивалась под её дневные ритмы, находилась с ней в постоянном, непрерывном взаимодействии, которое не прерывалось, даже если мы молчали. Даже когда кто-нибудь из нас спал.

От этого танца порой можно было сойти с ума, даже если человек знаком тебе с детства, и ты привык к нему ещё тогда, в те годы.

Теперь я чувствовала себя слишком большой, слишком чужой для этого дома. Я словно бы не влезала в него.

Иногда я выходила в город без всякой цели или брала с собой работу, чтобы делать её где-нибудь вне дома – в читальном зале библиотеки или в кафе соседнего торгового комплекса, где можно было часами сидеть с одной чашкой кофе, не привлекая к себе внимания; иногда я сидела в кафе с открытия до начала дневного наплыва людей, даже и вовсе ничего не заказывая. Денег у меня почти никогда не было. Эти скитания по району и по городу, эта неприкаянность, напоминала мне мои школьные годы, когда я пропускала занятия или просто не хотела возвращаться домой и часами без цели бродила по улицам.

Я подолгу бродила по городу и тем летом. Кажется, пешая ходьба стала для меня своеобразной формой жизни, я жила в движении, перемещаясь по городу в произвольных направлениях, согласно интуитивным маршрутам, и на ходу думала, мечтала, даже сочиняла что-то. Пространством я отмеряла время, и мои передвижения по городу, кажется, не имели иной цели; больше мне некуда было себя деть, и я растворяла себя в движении.

Когда я повстречала Якоба, я тоже совершала движение по одному из своих бесконечных маршрутов. Я шла, и это было моё обычное состояние, это больше нельзя было даже назвать занятием.

Иногда чтобы прояснить для себя что-то, мне нужно было созреть. До определённого момента я могла жить иллюзией, пребывать в иллюзии, даже отчасти сознавая, что это иллюзия, но не стремясь прояснить ситуацию для себя. Потом, в какой-то момент, желание знать правду перевешивало.

Я зашла в торговый комплекс, поднялась по эскалатору и села за один из свободных компьютеров, стоявших в коридоре перед освещённой витриной книжного магазина. Снаружи лил дождь, по тротуарам стекали потоки воды, машины со включенными фарами неслись сквозь дождливые сумерки, поднимая фонтаны брызг. Пока я шла сюда, дождь промочил меня насквозь.

Я оплатила полчаса и вышла в интернет.

За соседними компьютерами несколько мальчишек, здешние завсегдатаи, играли в компьютерные игры; до меня долетали звуки стрельбы и стук их пальцев по клавиатуре, но между собой они не разговаривали, кажется, они были полностью поглощены игрой.

Кажется, долгое время, почти втайне от самой себя, я думала, что Якоба могли посадить из-за меня. Может быть, мне нравилась эта мысль, может быть, она мне льстила, и я не слишком стремилась выяснить правду. Задним числом это казалось не столь уж важным. Может быть, подспудно я боялась разочарования.

Кроме того, не думаю, чтобы мне часто за все эти годы попадался в руки уголовный кодекс.

Так или иначе, правда разочаровала меня даже сильнее, чем я могла ожидать.

Уголовный кодекс всё называл своими именами. Мой возраст в тот год был «возрастом добровольного согласия»; я наконец произнесла и другие слова: «интимные манипуляции» – так называлось то, что было между нами, он «склонял меня» к интимным манипуляциям. Я подумала: всего лишь один случай из многих и многих между взрослыми мужчинами и несовершеннолетними, будь то юноши или девушки; девушки чаще.