Александр Лобанов - Заумь

Представившись, Жигалов сел на стул, тяжёлый, надёжный, но облезлый от времени. По виду стул самоделка начала пятидесятых, когда мебель травили морилкой или красили марганцовкой, об этом говорили пятна марганцевого цвета на его спинке.

Устименко молчал, ждал, что скажет представитель власти, с какой целью и зачем он ему понадобился. А лейтенант вместо того чтобы спросить о Шелепине, проговорил: «Что, с бизнесом не ладится?»

– Ликвидирую фирму. Совсем задавили налоги. Получается, дешевле везти мрамор с Урала, или даже из Италии, чем вести добычу на месте. Но не беда. Продам предприятие, деньги будут, правда, недостаточно, чтобы заняться добычей более благородных камней, кредит возьму.

– А вы что, имеете месторождение?

– Пока нет, но знаю, где они есть.

– Эти месторождения вы нашли тем же способом, что и золото?

– Что за золото?

– Ну, клады, которые искали вместе с Шелепиным, – спросил, секунду помолчав. – Нашли?

– Ехидничаете? Напрасно. Нашли. Но не золото. Горшок с медными монетами нашли. Пистолет капсюльный нашли. Просто в наших деревнях не было по-настоящему богатых людей. А сам метод правилен. Я же экстрасенс и геомагнитные линии определяю и на карте и на местности. Элементарно!

– При чём тут клады и геомагнитные линии?

– Ну, здесь не геомагнитные линии, как таковые, а их искажения, аномалии. Видите ли, когда люди прячут клады, они тратят большое количество психической энергии, которая, аккумулируясь вместе с кладами, влияет на геомантику. А Николай старался доказать, что существуют действительно какие-то изменения физических полей, которые улавливают экстрасенсы. И нашёл. Лозоходцы чувствуют изменения магнитного поля. Не само магнитное поле, а его изменения, а изменяется оно, если я двигаюсь. А большое поле, маленькое… так это разницы нет. Я не отреагирую на сильные поля, если они неизменны, а если меняются, пусть даже очень слабые, почую.

– Каким же это образом? – не без интереса спросил лейтенант.

– Я не знаю, но Колян толковал, что если сильное поле изменилось на десять, двадцать или даже на тридцать процентов, то я не отреагирую. А вот если изменения больше чем на пятьдесят – почувствую, даже если это изменение очень слабого поля. При большом поле эти десять процентов будут вот таким вот! – Устименко поднял обе руки вверх, – а при слабом поле двести или триста процентов будут вот такусенькими, – опустив руки, показал миллиметровый зазор между большим и указательным пальцами правой руки. – Я чую не количество, а изменения, но Николай говорил, что дело даже не в магнитном поле. А в чём не сказал. Дело тут, видно, в чём-то другом. Ему, конечно, там со своей колокольни видней, – пожал плечами. – И ведь что удивительно, сляпал какой-то приборчик, который реагирует не хуже экстрасенса, – хмыкнул, – что-то там тоже определяет. Причём даже то, что я не чую. Во! – Устименко многозначительно поднял указательный палец вверх.

Водил он как-то меня в одно место, здесь, неподалёку. Спросил: «Что тут есть?» – Я ничего особого не ощутил, а он сказал: «Силовые линии, но особого рода. Такие, которые тебе недоступны». – Это мне, значит, они недоступны. Вот! Дом показал и сказал, что во дворе того дома сильнейший узел. Хотел меня туда сводить, но хозяев не было, а во дворе собака, так и не сходили.

– А потом?

– Ничего потом и не было. Всё, о чём рассказал было за неделю до его гибели, – Владимир Семёнович призадумался, явно что-то подсчитывая. – Или чуть больше.

– А приборы эти он в институте делал?

– В институте, но не по институтской теме и не на институтские деньги. Просто делать там стало нечего, а инструмента там всякого полно и приборы есть, и паять удобней, чем дома. Детали-то я ему подбрасывал. Он, правда, мне за них отрабатывал. Возил радиодетали по соседним городам, продавал. Полученной выручки вполне хватало, даже кое-что оставалось Коле на жизнь, но в последнее время затоварка пошла, цены упали, так что он мне должен остался. Как говорится, расчёт на том свете угольками.

Под ногами Жигалова шуршала опавшая с деревьев листва. Принесло неведомо откуда, на улице, по которой он шёл от Устименко к трамвайной остановке, не было ни единого дерева. В старом приречном районе города деревья давно умерли, как и редкие дома, что, скособочившись, тоскливо взирали утонувшими в земле окнами-глазами на ноги редких прохожих.

– Так кто же он был, этот Николай Шелепин? Не очень удачливый учёный, колдун, или творец чего-то нового? – вороша ногами листву, мысленно говорил лейтенант. – То ли он и в самом деле изобрёл что-то важное, заинтересовавшее чьи-то спецслужбы или коммерческие структуры. А что! – воскликнув, но мысленно, – тоже версия. Завладеть прибором без затрат на лицензии, да ещё самим запатентовать… Да-а-а! Это кое-что! Или со своим прибором налетел на то, о чём ему знать не положено? А что… и такое может быть! – Жигалов призадумался. – Устименко о каком-то доме говорил. Может поинтересоваться? Людская-то цепочка оборвалась. Так ничего и не выяснилось!