Виталий Каплан: Лампочка

Вновь вспомнился тот июньский вечер. Как она летела к заливающемуся телефону! Нелепая, сумасшедшая мысль – вдруг это всё-таки Костя… вдруг всё вернётся, всё склеится… И со всего размаху – в стеклянную дверь кухни. Крови было… и осколков… Главное, добежала-таки, успела снять трубку. Ошиблись номером.

– А дома мне влетит… – задумчиво протянул Санёк. Не то чтобы он был особо разговорчив – напротив, сидел, уставившись в рисунок на линолеуме – чёрный ромбик, белый ромбик… Но сейчас, видно, ему надоело молчать.

– Не влетит, – успокоила его Тамара. – Я отведу тебя и объясню, как всё было дело.

– Ага, про Аннушку… – мрачно взглянул на неё мальчик.

– При чём тут Аннушка? Зачем про Аннушку? Ты шёл из школы, поскользнулся и упал, ударился рукой об асфальт. Дело житейское…

А ведь раньше бы себя изводила – как так можно?! Лживость – опасный грех, с ним нужно бороться, в нём нужно каяться… Теперь свобода, теперь пожалуйста. Словно дали конфетку – но именно когда тебя тошнит и в животе крутит… Примерно такая же радость.

– Ну ладно, – согласился Санёк. – А то мамка, она чуть что, так сразу…

Он не договорил, но и так было ясно.

Когда подходили к Санькиному дому – замызганной пятиэтажке, было уже почти десять. Рентген, гипс, долгие записи в карточку – у нас всякой букашке положена своя бумажка.

Сумка с Лениными книгами снова стукнула по коленке. Завтра, наверное, придётся съездить. Нам чужого не надо. Папа так часто говорил. Очень не любил одалживаться, она тоже это подцепила.

Где он сейчас, папа? Если воздушный замок растаял, то что ж на самом деле? Вечная чернота и пустота? Ты висишь в этой пустоте, ни рук у тебя, ни ног, одни только мысли… и они так и крутятся в голове… даже не в голове, откуда там голова? Просто крутятся… И значит, это суждено каждому? Ей, Саньке, маме, надутому врачу, Косте и его выдре? Тогда уж лучше, чтобы вообще ничего. Чик – и готово, больше тебя нет. Нигде вообще нет – ни в мире, ни в тебе самом. Как там Базаров говорил? Человек умер, лопух вырос. Был человек, думал себе что-то, мечтал, страдал, стихи писал… или кляузы… а потом это всё вместе с его телом истлевает? Так ведь это ещё страшнее! Не в первый раз такие мысли… как чёрные твари, шебуршащиеся во тьме. Раньше-то горела эта лампочка, отгоняла их, а теперь – что же?

Звонить пришлось долго. Ключа у Саньки не было. «Мамка не даёт, – пояснил он. – И потеряю, говорит, и вообще… Может, гости у неё…»

Судя по внешности, этой самой мамке можно было бы дать от сорока до шестидесяти. Лет в колонии строгого режима, усмехнулась Тамара. Драный халат, наспех закрученные на затылке пепельные волосы, вытянутое, лошадиное лицо в багровых пятнах.

– Вам что? – приветливостью в её голосе и не пахло.

Тамара, стараясь говорить как можно спокойнее и доброжелательнее, скормила ей версию о падении на асфальт, сообщила о требованиях травмопунктовского врача. Санёк юрко прошмыгнул в квартиру и скрылся в тёмных недрах.

– А тебе с того какая радость? – выслушав, хмуро поинтересовалась тётка. – Тебе больше всех надо, да?

– Что-то я не понимаю… – уже начиная закипать, негромко сказала Тамара. – Это же ваш сын, с ним случилась беда, если бы не отвести его к врачу, всё могло кончиться гораздо хуже. Чем вы недовольны? Что я ему помогла?

– Свой интерес сейчас у каждого, – сообщила Санькина мать. – Кто тебя знает, может, ты к квартире примериваешься. А может, это самое… домогалась до ребёнка! Тварь! – голос её взвинчивался в бешеном темпе. – Да я на тебя в прокуратуру! Да я с тебя такой моральный ущерб! И материальный! Паспорт покажь!

– Ну вот что, – сама себе удивляясь, сухо произнесла Тамара. – Если тут кому и грозит судебное разбирательство, так это только вам, гражданка Вяткина. Наверняка у органов опеки будет к вам немало вопросов… и об условиях проживания вашего сына, и о ваших методах воспитания, и о моральном облике, наконец. Вы хотите, чтобы я этим занялась?

Тётка побагровела – хотя куда уж больше, вдохнула, чтобы разразиться гневной тирадой… и сдулась. Казалось, воздушный шарик проткнули тончайшей иголкой.

– Ты это… в общем… ну… Не злись. Чего не сболтнёшь…

Откуда-то из глубины квартиры неслышно появилась бабка. Типичная Баба-Яга, таких в детских книжках рисуют. Была она сгорблена, челюсть у неё тряслась, а водянистые глаза походили на стекляшки. На вид – лет сто, а сколько на самом деле. Костя рассказывал, что когда старшеклассником ездил в трудовой лагерь, у них принимала работу колхозная бригадирша – древняя скрюченная карга. А потом оказалось, что ей пятьдесят и сын у неё в девятом классе. Тяжёлая работа и водка…