Никита Королёв - Друг

В моём случае всё ограничивалось маминым рассказом и полицейскими отчётами, с которыми я, естественно, не знаком. Однако… День рождения отца в феврале, а мама говорила, что на момент задержания он не мог отправиться в обычную тюрьму – следовательно, он сделал это ещё до своего совершеннолетия. Но простор для предположений ещё по-прежнему велик – целый месяц…

Входная дверь открылась: ребята пришли с перекура. Они уселись на прежние места, но игра уже как-то не клеилась, словно принесённый ими с лестничной клетки холод, терпкий от дыма, развеял их игровой пыл. И мне в голову закралась было мысль, будто они каким-то образом прознали о моей находке, но тут я распознал в их лицах и ещё кое-что. Суровость серьёзного разговора, которую они пытались стряхнуть какими-то ломанными, неловкими движениями. Я посмотрел на висящую за ними гитару и решил им подыграть.

– Ребят, а хотите, я на гитаре сыграю? – предложил я.

– Тём, так ты у нас теперь не единственный музыкантишка? – ехидно вопрошал Илюша.

Кирилл по своему обыкновению молчал.

– Ну-ка, покажи, что умеешь, – оживился папа.

Я было замешкался, теряясь в мыслях, что сыграть, как в голову пришла идея, которой я невольно улыбнулся. Я решил исполнить не самую радужную песню «Нирваны» о любви, её омертвении и о том, что «она», чёрт возьми, всё равно права. Песню, которой предстояло выйти лишь через семь лет.

Я ещё раз взглянул на Курта Кобейна на стене и осознал, что мир здесь ещё и года не скорбит о его утрате.

– Это будет «Нирвана», но кое-что очень-очень редкое, – сказал я, драматически понизив голос.

– И я угадаю её с трёх нот, – проворчал папа.

– А там больше и нет, – ответил я и взял первый аккорд.

Илюша демонстративно прикрыл уши, как бы намекая на то, что попытки перепеть «Нирвану» ничем хорошим никогда не кончаются.

Кирилл вроде следил за происходящим, но, скорее, как охранник, стоящий перед сценой.

Я всегда закрываю глаза, когда пою. В самом конце песни, когда фраза «You know you’re right» зацикливается надрывной мантрой под один и тот же дребезжащий аккорд, краем уха я уловил шорохи в прихожей, а когда, сипло пропев последнюю фразу, я умолк, дверь приоткрылась, и в комнату вошла женщина. На вид ей было лет шестьдесят, ростом – во многом из-за сгорбленной спины – ниже обычного, глаза маленькие, похожие на изюм, короткие курчавые волосы цвета меди.

– Здрасьте, ребят.

Ребята сразу посерьёзнели, лица расправились от дурацких ухмылок, и они в унисон поздоровались с моей будущей бабушкой.

– Мне кажется, ребятки, час уже поздний, пора бы вам расходиться, – сказала она мягко, с должным сожалением, кажется, вовсе не заметив нового гостя. Однако, вне всяких сомнений, сильнее всего эти слова подействовали именно на меня. Сколько времени? Куда мне «расходиться»? Половина девятого. Из моего сказочного мира песнопений эти слова вернули меня в тот, где за окном уже наступила холодная зимняя ночь, а мне просто некуда идти. Излюбленное занятие взрослых – это отрезвлять детей от беспечности. Ах, если бы только бабушка знала, насколько она сейчас в этом преуспела. От одной мысли об улице по спине пробежал холодок, словно эта самая улица уже пробовала меня на вкус, лизнув холодным шершавым языком.

– Да, а мы как раз собирались – на такой-то радостной ноте! – кольнул меня папа.

В своем ступоре я даже не заметил, как ребята с бабушкой уже прошли в прихожую, а мы с папой остались в комнате одни. Его смятенный вид и бегающий взгляд привели меня в чувство, но, только я двинулся за остальными, он меня остановил:

– Слушай… Я понимаю, ты, наверное, уже думаешь о том, как окажешься дома и завалишься в кровать, но я чувствую… – он поморщился, будто бы стыдясь своего чувства, – что было бы лучше… В общем, если хочешь, оставайся! – выпалил он скороговоркой и после секундной паузы добавил: – О, и у нас телефон есть, можешь родителям позвонить.

– Что ж, всяко лучше, чем спать на коробках, – с шутливой заносчивостью ответил я, всем телом, однако, почувствовав усыпляющее облегчение.

– Ох, ну тогда я пойму, если ваше высокоблагородие откажется разместиться на полу.

Я рассмеялся, пожалуй, даже слишком громко, переполняемый радостью.

– Ладно, пойдём ребят проводим, – сказал папа, и мы вышли прихожую, где ребята стояли уже одетые.

Они отвечали на бабушкины вопросы об учёбе с этой забавной смелостью и размашистостью, с которой на них отвечают все двоечники, а Илюша, увидев меня с папой, стрельнул в нас полным злого негодования взглядом.